Считаю до трех. Борис Алмазов

руки.

      –

      Хе-хе-хе… – засмеялся реставратор. – Как там Чичиков говорил: «Знаем мы, как вы плохо играете!»

      –

      Это Ноздрёв говорил, – поправил его Вадим. Они склонились над чёрной доской и принялись колдовать. Алёшка рассматривал зал. Посреди него стоял бронзовый Пётр Первый – его ботфорты были ростом с Кускова. В зале был полумрак. Сильные лампы светили только на работы, что лежали на столах. Над ними склонялись люди в халатах. Сейчас они один за другим откладывали скальпели, тампоны, кисти, убирали лупы и вставали за спиной Николая Александровича и Вадима.

      –

      Увы! – сказал Николай Александрович. – Увы! – повторил он, когда отклеили белую полоску ещё от одной доски. И человек пять сотрудников за его спиной тоже разочарованно вздохнули.

      –

      Ага! – вдруг закричал он. Алька вытянул голову вместе со всеми. Он увидел, что на чёрной доске, словно в окошке, светится ярко-алый квадратик.

      –

      Давай второй!

      Вадим снял пинцетом вторую тряпочку. И оттуда словно брызнул ярко-голубой цвет.

      –

      Есть.

      Сотрудники возбуждённо заговорили, склонились над этими двумя окошечками.

      –

      Не позднее пятнадцатого! Не позднее! – кричал старый реставратор.

      «Что «пятнадцатого»? – подумал Алёшка. – Века? Этой иконе? Полтыщи лет?»

      –

      Это что же, – спросил он, когда они вышли в проходную, – этой иконе пятьсот лет?

      –

      А ты как думал! – хлопнул его по плечу Николай Александрович. – Считай, на поколение двадцать пять лет. Итого – двадцать поколений назад. Твой «пра» двадцать раз дедушка мог видеть эту икону. А может, он её и написал?