телу большой ущерб вышел. Заморили уж очень в науке-то.
– Зачем же такую брал? – спросил купец в еноте. – Ведь на то глаза во лбу.
– Образование ихнее уж очень прельстило. Вообразите – по-французски стихи так и садят, по нотам всякие цыганские песни поют и сами себе на фортупьяне канканируют. Всякому лестно.
– Что же тут лестного, коли в теле изъян.
– Изъяну, Кирилла Максимыч, в них никакого. Только одно – тощи они очень. Судите сами: эдакую науку в пансионе выдержать! Семь учителей из академии наук их обучали. Кормежка была плохая… Ну и вышли они оттелева девицей во всей своей телесной тонкости и на офицерский вкус…
– Купец, а на офицерском вкусе женился! – подмигнул купец в еноте.
– Позвольте-с… Они хоть и на офицерский вкус, а с хорошим купеческим приданым. У нас, Кирилла Максимыч, губа-то не дура. И с образованием, и при хорошем купеческом приданом! Только телесности не хватает, купеческого вида нет; но купеческий вид мы им в полгода дадим. И вот для этого-то сюда за щиколадом и ездим, – прибавил молодой купец.
– Толокном надо раскармливать, а не щиколадом, – сказал купец в еноте.
– Толокно, Кирилла Максимыч, только брюхо толстит, а для всего тела круглоты не дает. Поверьте совести… Это мне лекаря и коновалы сказывали. Коновалы в этих смыслах даже лучше ученых докторов знают. Вот овсяный кисель – дело другое… Но овсяный кисель, опять-таки, краски не дает. От него тело нагулять можно, но яркости в лице нет, а щиколад бормановский и телу круглоту придает, и лик румянцем подкрашивает. Изволили видеть борманские патреты одной дамы?
Купец вытащил из кармана две хромолитографированные картинки, прилагаемые к шоколаду Бормана, с изображением на одной тощей, как селедка, женщины и на другой – толстой и круглой, как тыква, женщины.
– Вот сия дама до откормления оной щиколадом в таких тощих смыслах была, а на сей карточке оная же дама уже после откормления щиколадом. Изволите видеть, какой карамболь неожиданный с дамой-то вышел! Пуда три весу прибыло. Хоть сейчас в балагане показывать…
– Да ведь это, может быть, все наврано, – усомнился купец в еноте.
– Амфилоха Степаныча изволите знавать?
– Еще бы… Наш же, ярославский. Четырнадцать верст от нас.
– Ну, так вот в таких же смыслах свою законную бормановским щиколадом раздобрил.
– Неужто и ты будешь под этот же калибер свою законницу подгонять?
– Нет, уж это-то зачем же-с. Нам таких фокусов не требуется, чтобы поднос с чашками могли на груди ставить. А мы добьем до половины этого калибра, как на наш вкус требуется, да и забастуем.
– Каждый день кормишь?
– Каждый день по три раза. Утром, вечером и в обед.
– И охотно она у тебя жует?
– Спервоначалу было принялась в охотку, потому из пансионской-то жизни им было в диво, да женское сословие и вообще всякую сладость любит, ну а потом отставать начала. А я все кормлю да кормлю. Теперь уж претить им стало, а я насильно… Даже строгость легкую пустил. Плачут, а при строгости кушают.