кабы снова худо тебе не стало. Идём-кась в дом, накормлю тебя чем Бог послал.
– Здравствуй, матушка, – тяжко дыша от слабости ответил Степан, – Дозволь сперва тебе поклон земной отдать, ты меня от смерти спасла да выходила?
– Опосля станешь кланяться, – строго сказала бабка Марья, – Не для того я с тобой столь ночей не спала, чтобы тут на крыльце помер. Ступай в дом, вон туда, да садись, а то повалисся тут, не дотащу тебя снова-то.
Степан послушно повернулся и держась за широкие перила пошёл на крыльцо, куда указала хозяйка. Оказавшись в просторных сенях, Степан без сил опустился на коротенькую лавку, стоявшую у стены. Когда перед глазами перестали мелькать серые «мошки» он оглядел сени и от изумления даже привстал.
Чудесная резьба украшала и притолоку над дверью, и наличники небольшого оконца в сенях, выходящего на двор. На широкой скамье возле двери стояли две корзины, сплетённые причудливым способом, рядом с ними на небольшом бочонке висели резные ковшички. Степан не мог отвести взор от такой тонкой работы, и даже позабыл наказ хозяйки идти в дом. А когда опомнился и вошёл, то обомлел ещё сильнее. Вся изба была словно сказочный терем, о которых маленькому Степану рассказывала старая бабушка, когда жива была. Так он себе представлял царские хоромы…
Полати над печью были закрыты резными дверцами, с которых на Степана смотрел зимний лес, и домики вдалеке… а вот лиса бежит, оставляя тонкий след на снегу, а там, вдалеке, видны купола церквы…
«Это что же за мастер такое умеет, – думал Степан, едва придя в себя от такой красоты, – Вот бы мне Господь такое умение дал… это же надо, как искусно сработано…»
– Вот и ладно, – вытирая руки в дом вошла бабка Марья, – Как тебя звать, человече добрый?
– Степан Фёдорович, Кузнецов, – отозвался немного испуганный строгим голосом и взором хозяйки Степан, – Я, матушка… не разбойник какой, не думай!
– Опосля о себе поведаешь, Степан Фёдорович, – прервала его хозяйка, – Вот, бери рушник, да поди омойся немного, вода в бочке согрелась. Потом обедать станем, тебе надо сил набираться. А завтра, коли всё ладно будет, баньку тебе подтоплю, нежарко, отмоешься маленько. Рубаха чистая вот, оболочись.
Степан послушно взял, что дала хозяйка и вышел во двор. За клетью, где он лежал то время, покуда болел, стояла большая кадка, крепко сработанная, наверное, тем же мастером, что и дом такой справил, думал Степан, омываясь прохладной водой. Сил от этого словно бы и прибавилось, захотелось есть. Степан плескал на себя воду и поражался своей худобе – это же сколько он болел? Руки стали так тонки, живот вовсе подвело, что рёбра наружу торчали, хоть колотухой по ним музыку играй!
Пригладив отросшие волосы, Степан нащупал заживающий рубец на голове, он не болел, только его и выдавали, что остриженные кругом него волосы, они иголками кололи пальцы.
Вернулся Степан в дом, когда хозяйка уже накрыла на стол – чугунок стоял на припечке и от него по всему дому разносился дух наваристых щей. На покрытом вышитой скатертью