прутом вверх и назад, был готов для решающего удара.
– Страшно, Уаня? – спросил гость.
– Это тебе не со стариками воевать!
– Ладно, Уаня, хуатит, а то дед туой помрет сейчас. Догоуарились? Усё, Уаня, дауай мир? Мир дауай, Уаня? Усё, Уаня, мир дауай? Хуатит! Дауай…, раз…, дуа…, три…, я биту уыкидуаю, ты арматура бросаешь? И расходимся. Дауай? Им усем соусем плохо.
Иван опустил прут и посмотрел туда, куда упал Евдокимыч.
– По-ми-раю я! – стонал тот.
– Ну, я уыкидуаю, да? Раз… Дуа… – гость отвел дубинку назад и разжал пальцы, показывая всем своим видом, что сейчас он её выбросит, – Три!
Иван, глядя в сторону Евдокимыча, швырнул прут в сторону.
Дубинка крутанулась в руке гостя и опустилась на голову Ивану.
…Первое что почувствовал Иван, очнувшись – это страшная боль в голове, от неё казалось, весь мир раскалывается. Где-то вдали тяжело дышал и стонал Евдокимыч. Калитка открылась, и в неё вошел Ашот:
– Ванька, ты живой? – он нагнулся к нему.
– Там, Ев-до-кимыч…
Следом в калитку вбежал Михаил.
Иван снова провалился в темноту.
…В мазанке горели свечи и лампадки. Все белые стены мазанки были увешаны иконами и церковными гобеленами. На этих шитых золотом гобеленах красные стены московского Кремля с защитниками на них были окружены несметными черными, ощетинившимися копьями полчищами захватчиков. На других Святой Георгий поражал тонким длинным копьём змия. С икон смотрели грустные лики святых, по краю икон эти же святые в отдельных окнах совершали свои незабвенные подвиги, деяния, переносили мученичество, и совершалось всё то, за что они стали образцом добродетели, почитаемой всеми последующими поколениями. С самой большой темной иконы в углу, склонив голову, покрытую мафорием, из-под золотого оклада печально смотрела богоматерь. Она печально смотрела туда, на Ивана, который лежал на широкой лавке здесь же посередине мазанки. На груди у него была икона с серебряным крестом, врезанным в неё. Руки Ивана сложены, на глазах лежали медяки, две больших монеты.
На столе в граненом графине стояла водка (которая соединяет людей), высокий гурьевский закрытый пирог с дырочкой – из осетрины с капустой, прямо в противни, брусок паюсной черной икры и сливочное масло на прозрачных стеклянных блюдцах, тарелки, рюмки и приборы. На граненой рюмке, наполненной водкой, лежала горбушка хлеба.
В центре за столом в рясе сложив пальцы в замок, сидел в печали отец Александро – крестный Ивана, рядом с ним сидел дед Ивана. Слепящий свет, падающий из двух маленьких окон за их спинами, не давал четкой картины того, что у них было на лицах. Зато было ясно видно, что под потолком, на голове огромной белуги сидящей в торце стола сверкает маленькая корона российской империи, одетая слегка набекрень, а из-под стола торчал её большой мокрый хвост, который иногда шевелился и стучал плашмя по полу. Сама белуга, изогнувшись колесом, ловко орудуя ножичком и вилкой, зажатыми