Ярослав, и надобен по сему времени в Киеве», – рассудил он.
Но более всего будоражили его разум не соседи, которые, чуть ослабни, так и норовили чужой кусок урвать, а тревожные вести из степи. Опять в степи объявился неведомый пришлый народец, и вот задвигалась неведомая Руси степь, предвещая лихо.
Следующим днем собирался Юрий, умерив свою гордость, на встречу с братом.
А верно подметил боярин Акинфий, недобрым оком посматривал Петр Оследюкович на Тимофея. Давно много что не нравилось ему в зятюшке. И гордость его, и прозвище – Кряж. Знал, что за пошиб[22] тот едва откупился и под епитимией[23] не раз ходил за то же, а все одно выдал за него свою любимицу дочь – Ольгу. Ведь ловок бес и богатство в достатке. Да и голова есть, коли, несмотря ни на что, в ближних у великого князя оказался. А сейчас и вообще разошелся. В подручные метит.
Прошло без малого одиннадцать зим с той поры, а сердце так и ноет, как увидит он дочь свою. И та эта Ольга, что была, а присмотрится – и не та совсем. И не потому, что стоит она теперь среди именитых семей владимирских со своими чадами, – нет в ней прежнего света, что так радовал боярина Петра. Мрачная баба и только.
Помнил Петр тот день, когда объявил он дочери, что выдает ее за Тимофея. Век будет помнить, не забудет. Заунывный голос певчих навевал на него воспоминания.
Петр еще раз оглядел дочь. Ольга же недоумевала, почто ее отец в послеобеденное время выкрикнул, когда время сна подоспело.
Помолчав, Петр начал говорить:
– Вот што, доченька. Минуло тебе уже семнадцать зим. С уговором ко мне пришли. Хотят люди именитые тебя сватать. За человека видного, небедного. Да ты его знаешь. Сын то боярина Степана – Тимофей.
Померк свет в Ольгиных очах. Как ни скрывай, а от людей все грехи не скроешь. Бросилась она к отцу в ноги:
– Чем же я провинилась пред тобою, батюшка?
– Полно, полно. Ни в чем ты предо мной не виновата.
– Пошто же губишь меня? Али не ведаешь ты, каков он?
Поднял Петр дочь свою с колен, обнял.
– Все я ведаю, Оленька, но иначе не сладится. Одно хочу, чтоб знала ты. Не отдал бы я тебя за него никогда, коли бы братья твои на тебя были похожи. Да где им. Грамоту и ту который год осилить не могут. Не дал им Бог столько разума. Да и вои будут не первые. Опасаюсь я. Не защитят они свой род, как меня не станет. Потому, пока я в силе, иди за Тимофея смело. Обидеть тебя он не посмеет. Роди чад своих, а там и они тебе опорой станут. Об этом помни. А вотчины наши пооскуднели крепко. Ждать более нельзя. Я тебя не торопил, а годы-то уходят.
Долго стояли они тогда обнявшись. Долго утешал дочь боярин. И смирилась она.
Петр украдкой взглянул на дочь, стоявшую теперь вдалеке от него. Опять заныло сердце. Ох и приложил бы он зятька, ничего бы не убоялся. Одно только дочерино слово – и приложил бы. А за что? Ох и знал боярин за что, ох и знал.
Взор его остановился на старшем внуке. «Одна отрада: пошел сын в мать, не оставил Бог молитвы». И он истово перекрестился вслед