и ни дай бог, кто-то из них мне чуток попозже попадется, когда я хоть немного в силу войду. А ведь я злопамятный, всегда таким был, и то, что в такую ситуацию угодил, не сделало характер лучше.
Вторым интересным открытием было то, что я, оказывается, претендовал сразу на два престола: на русский и на шведский. Но, претендовать на оба одновременно я не мог, конфликт веры, чтоб ее. А жаль, как же жаль-то на самом деле. В этот нюанс меня посвятил все тот же Корф, причем просто выболтал подробности, включая подробности про дядю, епископа, потому что, вроде бы, я должен был знать подобные вещи. И вот тут-то и появился вопрос к моим родственничкам: а какого спрашивается гриба, такого породистого герцога ничему толком не учили-то? Почему я подсознательно только на немецкий матерный как надо отреагировал? Наследник двух корон должен уже в свои тринадцать лет, а мне было, оказывается, именно столько, знать кучу вещей, а не играть в солдатики, дороже которых и мальчишки похоже, только этот сюртук явно военного образца был, который надоел мне до колик и, глядя на который у меня было только одно желание – сжечь его к такой-то матери. Только вот я сомневался, что у меня есть замена. Потому что за три дня свежей рубахи мне никто не подал, и сколько я ее до этого носил – история умалчивает. Но насчет учебы – это да, экономили на наследнике знатно, вон, егерь на скрипочке учил играть. Короче, к концу второго дня я понял, что у меня подгорает так, что еще немного и сорвусь, причем, учитывая мое эльфийское сложение явно в крутое пике, я и сказался больным.
Что касается дяди, вроде бы именно он становится наследником шведского трона, если я приму православие. Но вот вопрос, а как так получается, что православный парень не может стать королем Швеции, а епископ – вполне. Разве епископы, когда сан принимают, не отрекаются от всего земного, включая столь низменные вещи, как королевские короны? Этот вопрос нужно обязательно уточнить. Вдруг можно дядьке нервишки помотать. Просто за то, что так плохо со мной обращался все эти годы. И да, я уже говорил, что злопамятный.
Во всей этой ситуации было одно хорошо, когда я слег, картинно стоная с полотенцем на лбу якобы в лихорадке, меня на время оставили в покое, и я сумел восстановить кое-какие знания немецкого языка, который был для мальчишки родным и записан куда-то в подкорку в его черепушке. Для этого я заставил Крамера читать мне «Дон Кихота», перевод которого я более-менее знал и мог включать ассоциации. Кроме того, довольно тихий голос камер-интенданта убаюкивал, я переставал думать, у меня вообще высшая мыслительная деятельность прекращалась, и включалась та самая подкорка, накладывающая немецкий на новую кальку, если можно это так назвать. К моему собственному удивлению, этот метод вполне работал, и уже в конце первого дня я мог немного общаться уже на немецком. Проблема заключалась в том, что я перестал дифференцировать, когда говорю по-немецки, а когда по-русски и вполне мог перескочить с одного языка на другой даже не задумываясь. Но я стараюсь изо всех сил, чтобы