кровать сверкает как золото и серебро. Свет, радость – а за окном еще стоят деревья, старые деревья. Все так прибрано, так чисто, такое все свежее. Как вспомнишь их конуру у Туманши, сразу поймешь, почему здесь все содержится в такой чистоте и порядке. Сын должен сравнить: вот как у тебя там с твоей девицей, а здесь о тебе заботится преданная мать! Чистейшая наглость и вызов!
«Стоп! – осадил он сам себя. – Стоп! Зарвался, понесло! Кое-что верно, цветы и визитные карточки – мерзость, но в комнате все как было. С чего же я так развоевался? Потому что вспомнил, как мама дала Петеру пощечину? Вот еще, из таких маминых выходок нечего делать трагедию, и Петра никогда не принимала их всерьез. Тут что-то другое…»
Он подходит к окну. Соседние дома стоят здесь несколько поодаль, видно небо. И в самом деле, на горизонте высокой грядой скучились черные горбатые облака. Солнечный свет потускнел, не чувствуется ветра, не шелохнется лист на дереве. Напротив, на крыше мансарды, он разглядел двух воробьев: драчливые сорванцы сидят нахохлившись и тоже сгорбились под близкой небесной угрозой.
«Нужно поторопиться, – думает он. – Бежать в грозу с картиной в руках будет неприятно…»
И вдруг ему стало совестно. Он увидел себя бегущим по улицам с картиной, завернутой в старую оберточную бумагу, к магазину антиквара. Он даже не может позволить себе взять такси. Многомиллионная, может быть, миллиардная ценность, а он ее зажал под мышкой, как вор! Тайком, как пьяница муж тащит из дому в ломбард женины подушки и одеяла.
«Но это же моя собственность, – уговаривает он сам себя. – Мне нечего стыдиться!»
«А все-таки я стыжусь, – возражает он себе. – Что-то здесь неправильно».
«Как же так, неправильно? Она мне ее подарила!»
«Ты отлично знаешь, как ей дорога эта картина. Потому она ее тебе и подарила: хотела еще крепче привязать тебя этим к себе. Ты ее смертельно обидишь, если заберешь картину».
«Так незачем было дарить. Я теперь могу делать с картиной что хочу».
«Тебе уже не раз приходилось туго. Ты уже не раз подумывал продать картину, и все же не продавал».
«Потому что нам еще никогда не приходилось так туго. А теперь дошло до точки».
«В самом деле? А как выкручиваются другие, у кого нет в запасе чего-либо такого?»
«Другие так далеко не зашли бы. Другие не сидели бы так спокойно, пока не дойдет до крайности. Другие не стояли бы перед подобной дилеммой: смертельно обидеть мать, чтобы дать хлеб возлюбленной. Другие бы не стали так беспечно играть – беспечно, потому что в резерве есть картина. Другие заблаговременно приискали бы себе работу и зарабатывали бы деньги. Другие не стали бы за милую душу закладывать вещи, просить взаймы и ждать подачки, как нищие. Другие не могли бы все брать и брать у девушки, ни разу не спросив себя: а что ты ей даешь?»
Небо теперь и высоко над горизонтом черное. Может быть, там позади уже вспыхивают зарницы, сквозь мглу их не видно. Может быть, вдалеке уже грохочет гром, но его не слышно: