узнать вас по глазам… хотя бы по глазам. Ваш отец часто здесь сиживал. Да. Его привозили в кресле, и он смотрел картины. Он очень любил смотреть картины… Вы тоже любите?
Все так же отрывисто, внезапно – это, собственно, тоже был выпад. По крайней мере так ощутил Вольфганг. Он никогда не думал, была ли хороша эта картина, отнятая им у матери. По существу антиквар угадал правильно: хоть он и «сын», для него дело только в деньгах, пусть в деньгах для Петера, но все же в деньгах.
Злоба с примесью грусти, что он в самом деле таков, каким его считают, закипела в Вольфганге.
– Да, конечно, очень люблю, – сказал он брюзгливо.
– Хорошее полотно, – раздумчиво сказал антиквар. – Я видел его раньше два, нет, три раза. Вашей матушке не нравилось, когда я смотрел на него… Она согласна на продажу?
Опять выпад. Пагель сильно обозлился. Боже мой, сколько церемонии из-за одной картины, из-за какого-то полуметра закрашенного холста. На картину можно смотреть, если хочешь; но никто смотреть не обязан, никакой необходимости тут нет. Жить без картин можно, без денег нельзя.
– Нет, – сказал он злобно. – Мать решительно против этой продажи.
Антиквар вежливо смотрит на него, молча ждет.
– Она мне как-то эту (с наигранным безразличием) вещицу взяла и подарила, как бывает, знаете, между родственниками. Так как мне понадобились деньги, я об этом вспомнил. Я продаю, – сказал он подчеркнуто, – против желания матери.
Антиквар молча слушал, потом небрежно, но с заметной холодностью сказал:
– Да, да. Понимаю. Разумеется.
Пузан, доктор Майнц, куда-то незаметно отлучавшийся, опять вошел. Антиквар посмотрел на своего ученого помощника, помощник перехватил его взгляд и слегка кивнул.
– Во всяком случае, – сказал антиквар, – ваша матушка не чинит препятствий к продаже. – И на вопросительный взгляд Пагеля: – Я распорядился снестись с нею по телефону. Извините, пожалуйста, не в порядке недоверия. Но я делец, осторожный делец. Я не хочу осложнений…
– И вы заплатите?.. – спросил Пагель коротко и сердито.
Его мать одним словом, сказанным по телефону, могла помешать продаже. Она этого не сделала – значит, разрыв окончательный, почувствовал Вольфганг. Пусть идет, если хочет, своей дорогой; теперь ему других дорог не будет, только свои. Ей нет до него дела.
– Я даю вам, – сказал антиквар, – тысячу долларов, иначе говоря семьсот шестьдесят миллионов марок. Если вы оставите картину на комиссию, чтобы я повесил ее здесь и продал для вас, возможно, мы за нее получим значительно больше. Но, как я понимаю, деньги вам нужны немедленно?
– Немедленно. Сейчас же.
– Ну, скажем, завтра утром, – улыбнулся тот. – Это тоже очень быстро. Я вам их пришлю с рассыльным куда вы укажете.
– Сегодня! – сказал Пагель. – Сейчас. Я должен… – Он не договорил.
Антиквар внимательно на него посмотрел.
– Мы уже сдали наличность в банк, – сказал он ласково, как если бы объяснял что-нибудь ребенку. –