и сыном Валерой, Маруся с сыном Витей, – Мария Николаевна устраивала концерты. Они пели, играли на пианино, танцевали.
– Мама, спой эту, – просил Володя.
Он страдальчески сводил брови и запевал первым:
–Ты ушва! На свидание к любовнику!
Выходило комично. Все улыбались, а бабушка подхватывала романс. В такие моменты Валере хотелось быть уверенным: он тоже Ободзинский!
Он вскакивал, порывисто шептал Марии Николаевне, что сыграть, и запевал. Причём обязательно что-то необычное, редкое, привлекающее внимание:
– «Brasil, Brasil. Pra mim, pra mim. De-e-eixa, cantar de novo o trovado-o-or…» – «Бразилия, Бразилия… Для меня, для меня снова поёт трубадур.» – подражал он «королевскому голосу» тенора Франсиско Алвиса.
«Краски Бразилии» произвели впечатление. Ему хлопали, хвалили. Сестра Женечка, младше его на три года, перехватила внимание:
– А хотите, я тоже спою? Хотите?
Дедушка с охотой кивнул:
– Конечно… Спой нам, детка.
– Я из «Золушки» спою, ладно? – тут она с восхищением вспомнила артистичное исполнение Валеры и неуверенно спросила. – Только обычным голосом спеть или дрожащим?
Взрослые засмеялись и с таким же удовольствием, как до того Валеру, теперь слушали Женю.
– Встаньте, дети, встаньте в круг, встаньте в круг… – заливалась сестра. А когда закончила и поклонилась, взрослые зааплодировали.
Почему-то это задело. Разве они спели одинаково? Валера относился к домашним концертам, как к соревнованию. А раз он спел намного лучше, равное внимание казалось неправильным, несправедливым. Мальчик не до конца понимал, что взрослые не столько хвалили, сколько радовались творческим порывам детей, не пытаясь распределить по местам или выставить оценки.
Как-то в пятьдесят третьем году в воскресенье Ободзинские праздновали восьмое марта. Праздновали у тети Оли. Только у нее была собственная кухня в четыре квадрата. Стол накрыли скромно: селедка да картошка, но это не омрачало праздник. Наоборот, шутили:
–Это вам не при румынах, дверь на ночь колбасой завязывать.
За столом говорили полунамеками: о незаслуженно репрессированных родственниках, о тихой ненависти к вождю пролетариата. Валере показалось, что празднуют не восьмое марта, а недавнюю смерть вождя. Он уловил общее настроение по улыбкам, дружеским подмигиваниям и сияющим глазам, но на прямые вопросы взрослые не ответили. Валера понял: не обо всем можно говорить и нужно уметь хранить секреты.
У него тоже был секрет. Пока ещё секрет…, который скоро превратится в нагоняй от отца. Валера взял школьный ранец, вышел в большой овальный двор и с тоской посмотрел на цветущее каштановое дерево.
Сзади незаметно подошла Таня. Видно, увидела в окно, как брат скучает.
– Ты чего грустный, Валерка?
Она смотрела с искренним участием, и признание вырвалось само:
– Да я вот все думаю… Двойку схлопотал. – Валера кивнул на ранец, что висел на плече. – Батя узнает, покажет.
– Пойдём! –