* * В себя впадая, как в депрессию, гляжу, почти не шевелясь, как порастает мхом и плесенью моя с людьми живая связь. Высоких мыслей не было и нет в корзине этой, шалой и пустой, хотя в моей душе живет поэт, но спился и не платит за постой. Тот Иуда, удавившись на осине и рассеявшись во время и пространство, тенью ходит в нашем веке по России, проповедуя основы христианства. Восприняв ссылку как гастроли, душой и телом не уныл, такую баню я построил, что все грехи свои отмыл. Хвала судьбе! Ведь ненароком намечен в избранные души, я мог бы стать слепым пророком какой-нибудь высокой чуши. Ученые в джунглях науки дичают, спеша утолить свой охотничий зуд, и слабо людей от гиен отличают, и все, что добыли, гиенам несут. То ухаю тревожно, как сова, то каркаю зловеще, как ворона; игра моя блаженная в слова дается голове не без урона. Беда вся в том, что иудеи — отнюдь не явные злодеи, но чем их пагуба неясней, тем с очевидностью опасней. А днем еду я вынимаю (хлеб, сало, чай – сюжет не нов) и с удовольствием внимаю брехне бывалых ебунов. Гипноз какой-то колдовской есть в зимних рощах нелюдимых: с неясной гложущей тоской вдруг вспоминаешь всех любимых. Давно уже две жизни я живу, одной – внутри себя, другой – наружно; какую я реальной назову? Не знаю, мне порой в обеих чуждо.
Часть вторая
Жена меня ласкает иногда
словами утешенья и привета:
что столько написал ты – не беда,
беда, что напечатать хочешь это.
Кроме школы тоски и смирения
я прошел, опустившись на дно,
обучение чувству презрения —
я не знал, как целебно оно.
На самом краю нашей жизни
я думаю, влазя на печь,
что столько я должен отчизне,
что ей меня надо беречь.
В предательских пространствах
этих стылых —
где место, где пристанище мое?
Вот я уже в России жить не в силах
и жить уже не в силах без нее.
Тюремные прощанья – не беда,
увидимся, дожить бы до свободы;
о том, что расставались навсегда,
вдруг больно понимаешь через годы.
Весна сняла обузу снежных блузок
с сирени, обнажившейся по пояс,
но я уже на юных трясогузок
смотрю, почти ничуть не беспокоясь.
Невольник, весь я в путах строгих,
но со злорадством сознаю,
что я и в них свободней многих,
цепь охраняющих мою.