а его сыновья – ученики Симеона Полоцкого Алексей, Федор, возможно, Иван – и дочери (в особенности Софья) писали по всякой личной надобности, диктуя лишь тексты государственные. Даже и Петр, писавший в традиции семьи каракулями, вывел своей рукою в общей сложности целые тома писем и записок.
Судя по личной переписке канцлеров А.Л. Ордина-Нащокина, А.С. Матвеева, В.В. Голицына и подобных князю представителей высших аристократических родов, старинные предрассудки были во второй половине XVII столетия забыты, а основательное образование, которое давали своим детям царь Алексей и упомянутые государственные мужи, включало «свободные мудрости» (дисциплины тривиума и квадривиума) вкупе с польским и латинским языками, на которых полагалось читать, говорить и писать[36].
Прославленная ученица Симеона Полоцкого царевна Софья, «премудро», по мнению просветителя Сильвестра Медведева, управлявшая государством в 1682–1689 гг., отнюдь не была исключением среди московских дам высшего круга. Изрядная образованность требовалась, во‑первых, чтобы вести огромные хозяйства и учить своих детей – будущих государственных лидеров и их жен – когда мужья разъезжались служить по бескрайней империи и за море. Во-вторых – для того, чтобы писать личные письма опять же мужьям и детям[37]. В-третьих, но не в последних – образованность, широкая начитанность и в особенности владение красотами риторики и версификации с последней четверти XVII в. и почти все царствование Петра были при дворе в такой моде, что дама, неспособная разразиться по всякому случаю стихами или на худой конец изящной орацией, могла сойти за деревенскую дурочку.
Если в конце 1670‑х – начале 80‑х гг. стихотворных эпитафий удостаивались редкие выдающиеся лица, то спустя десятилетие стихи буквально заполонили надгробия бояр и дворян, церковных иерархов и простых монахов, дьяков, подьячих, певчих, купцов и т. п.[38] В Москве 1670‑х литературные приветствия и поэмы адресовались разве что царям; в 1680‑х их посвящали и крупным государственным деятелям; в 1690‑х дети приветствовали своих родителей по великим праздникам и в день ангела, гости поднимали чашу за хозяев со стихотворным тостом, а те заказывали оформление новых палат литератору, чтобы яркая роспись соответствовала премудрому замыслу, разъясненному изящными надписями на стенах, оконных проемах и потолке[39].
Не удивительно, что все при дворе, по замечанию В.Н. Татищева, «заговорили стихами». За двором тянулись остальные россияне: гости и верхушка посада, служащие приказов и казенных мастерских палат, иноки и инокини привилегированных монастырей, а в первую очередь дворянство (в большинстве не входившее в высший «московский список»). Вряд ли следует пояснять, кто именно в дворянских семьях наиболее следил за модой. Хотя щеголи (нещадно ругаемые добропорядочными старцами то за «горлатные» шапки, то за красные каблуки, ибо вечна истина, что «молодежь уж нонче не та») всегда были на виду, спрос на их старания искони определялся красными девицами и дамами.
Конечно,