тридцатую весну. Но что может связывать дроу с людьми-наемниками? Обычно они режутся насмерть со всеми, чей рост выше четырех локтей. Ненавидят и великанов, и людей, и альвов, хотя последние считаются почему-то близкими родственниками дроу. Чтоб тебе, уродец, от первой же стрелы сдохнуть! Чтоб тебя конь башкой о пенек уронил! Чтоб тебе все кости в мелкую крошку размололо… Ингальт скривился и отвернулся. Нехорошо перед боем так наливаться ненавистью, будто чирей гноем. Прорвет не тогда, когда нужно, а после жалеть будешь. Если останешься в живых… А гневливые в бою умирают первыми, это известно всем, прослужившим в войсках больше полугода.
Что там дальше?
Ага! Вот и голова колонны. Мордатый полковник скособочился в седле со скучающе-равнодушным видом. Ничего, скучай-скучай! Сейчас будет тебе развлекуха по самое «не могу».
Около полковника знаменщик торжественно вез алую хоругвь с вышитыми цифрами. Четвертый полк пятой пехотной армии. Когда-то она гордо называлась «Непобедимая». Ладно… Поглядим, насколько слухи о непобедимости верны. Сам Ингальт служил в третьей «Барнской», которая только тем и занималась, что усмиряла неугомонных дроу. Кошачья работа, если честно признаться.
Ординарцы… Барабанщики… На этих можно не обращать внимания – ни вреда, ни пользы никакой. Как репей на коровьем хвосте. Как бантик на платье деревенской модницы. Как серьга в ухе того же наемника-левши. Сплошное баловство.
Дальше потянулись угрюмые лица солдат. Отупляющее однообразие марша делает всех похожими. Словно братья-близнецы. Левой – правой, левой – правой… Привал. Сон. Побудка. Снова: левой – правой, левой – правой…
Все-таки какая-то струнка дрогнула в душе ветерана при взгляде на покрытые желтоватой пылью щеки молодых парней и мужичков постарше, которых пригнали за тридевять земель – на правый берег Арамеллы – крепить могущество Сасандры, приумножать богатство вельмож и славу командиров. А сколько их вернется живыми домой, к женам, невестам, матерям, и сколько останется, сыскав смерть от стрелы повстанца, копья тельбийского латника, гнилой воды, тухлой каши… Да мало ли? Но Ингальт быстро взял себя в руки. Жалость жалостью, но его земля сейчас здесь. Его дом, его женщина, дети, которых он уже привык считать своими, лес с бортями…
Пронзительный свист донесся слева, из зарослей малины.
Началось!
Ну, перво-наперво дело за лучниками. Пусть покажут, на что способны.
Стрелки не заставили себя уговаривать. Вскочили, подняли дальнобойные луки. Дали залп.
Град стрел накрыл прежде всего охранение. Это правильно. От конницы нужно избавляться до боя, а не во время его. Иначе они могут просто не допустить ораву крестьян к своей пехоте.
Заржали, заметались кони. Примерно полдесятка упали. Кто-то из седоков успел соскочить, а кто-то нет. Верзила с двуручником стоял, широко растопырив ноги в высоких сапогах, и, казалось, с удивлением смотрел на судорожно бьющего задней ногой гнедого.
Второй залп!
Ингальт