иной раз в лаптях… Пробавлялся он писанием просьб и жалоб. В качестве «заведомого ябедника» ему это было воспрещено, но тем большим доверием его «бумаги» пользовались среди простого народа: думали, что запретили ему писать именно потому, что каждая его бумага обладала такой силой, с которой не могло справиться самое большое начальство. Жизнь он, однако, влачил бедственную, и в трудные минуты, когда другие источники иссякали, он брал шутовством и фокусами. Один из этих фокусов состоял в том, что он разбивал лбом волошские (грецкие. – Л. Б.) орехи» (92; 73–74).
Здесь нужно бы объяснить, что это такое – «заведомый ябедник». Ябедой по-старинному называли жалобу, заявление, судебный иск в какое-либо учреждение. Некоторые сутяги заваливали все инстанции таким количеством ябед, по большей части необоснованных, что выведенный из терпения Сенат, как высшая инстанция для всех исков, издавал указ о признании такого-то «заведомым ябедником». Городничий, уездный исправник или иное начальство при понятых торжественно изымали с квартиры сутяги чернила, перья и бумагу и впредь всем учреждениям запрещалось принимать от него любые прошения, с публикацией о сем в «Ведомостях».
Для чиновника «уметь жить» значило найти возможность брать взятки и воровать. Вологжанин Л. Ф. Пантелеев, в деталях описывая провинциальное мещанско-чиновничье житье-бытье, пишет о первом муже своей матери, подлесничем Никольского уезда. Он настолько крепко пил, что только раз в неделю удавалось протрезвить его для подписания бумаг. Все дела вел письмоводитель, которому и отдавали все годовое жалованье подлесничего – 500 руб. ассигнациями, немногим более 140 руб. серебром. Губернское начальство хорошо было осведомлено об этом казусе, и матушка мемуариста ежегодно платила, кому следовало, 2000 руб. ассигнациями, чтобы на следующий год подлесничего-алкоголика оставили на месте. Уж очень лакомо было место: «В округе считалось около сорока тысяч ревизских душ; все они были обложены регулярною и безнедоимочною податью: пятьдесят копеек с души исправнику, по двадцать пять копеек стряпчему и лесничему и т. д. Это могло давать Александру Федоровичу до десяти тысяч рублей в год, но он почему-то считал такой побор рискованным и им не пользовался. «И без него жили, – говаривала матушка, – дом был как полная чаша, разве только птичьего молока недоставало». Александр Федорович много проигрывал, ублаготворялось губернское начальство – за все расплачивались казенные леса, исчезали целые корабельные боры» (133; 24).
Телеграфист, коллежский регистратор
Искусство заключалось в том, чтобы найти доходное место и возможности его эксплуатации. Наряду с лесным, крайне выгодным считалось соляное дело: соль, облагавшаяся высоким налогом, была тогда дорога. «Главными формами, – вспоминал сенатор М. Б. Веселовский, – здесь были: уменье ловко потопить баржу (с солью. – Л. Б.) и воспользоваться потоплением соляных амбаров»: баржу топили после того, как с нее была выгружена соль, а затопление