Юрий Тынянов

Смерть Вазир-Мухтара


Скачать книгу

встретились взглядами и захохотали.

      – Анна Ивановна-то, друг мой, – сказал Бегичев значительно о своей жене, – это я только при змее Пифоне тебе сказал, что она в гостях. Она опять к матушке перебралась.

      Он покосился на лакея и нахмурил брови.

      – На сносях, – сказал он громким шепотом.

      – Ты скажи ей, моему милому другу, – сказал Грибоедов, – что если мои желания исполнятся, так никому в свете легче ее не рожать.

      Анна Ивановна была его приятельницей, заступницей перед маменькой и советчицей.

      – А ты как, на которую наметил? – спросил и весело и вместе не без задней мысли Бегичев.

      – Будь беззаботен, – расхохотался Грибоедов, – я расхолодел.

      – А..? – Бегичев шепотом назвал: – Катенька. Грибоедов отмахнулся.

      – Роскошствуешь и обмираешь? – подмигнул Бегичев.

      – Да я ее навряд и увижу.

      – Ты в нее тряпичатым подарком стрельни, – посоветовал Бегичев, – они это любят.

      – В Персии конфеты чудесные, – ответил задумчиво Грибоедов, жуя халву.

      Бегичев щелкнул себя по лбу:

      – Позабыл конфеты, ты ведь конфеты любишь, сластена.

      – Не тревожься. Здесь таких конфет вовсе нет. Там совсем другие конфеты. Вообрази, например, кусочки, и тают во рту. Называется пуфек, или вроде хлопчатой бумаги, и тоже тают. Называется пешмек. Потом гез, луз, баклава – там, почитай, сортов сотня.

      Бегичев чему-то смеялся.

      – Маменька-то, – сказал он вдруг, – я ее с месяц уже не видал. Прожилась совсем.

      Грибоедов помолчал.

      – А твои заводы как? Он огляделся вокруг.

      – У тебя здесь перемены, как будто просторнее стало.

      – Сердце мое, – говорил Бегичев, – ты нисколько не переменился. Заводы у меня совсем не идут. У жены что дядей, теток!

      Бегичев все строился и пускал заводы, но заводы не шли. Состояние жены проживалось медленно, оно было значительное. Женины родственники вмешивались в дела и наперерыв давали советы, бестолковые.

      Потом Бегичев повел его в диванную, Грибоедов забрался с ногами на широкий, мягкий, почти азиатский диван. Бегичев притащил с собой вина и запер дверь, чтоб Пифон не подслушивал.

      – Я сегодня в вихрях ужасных, – сказал Грибоедов и закрыл глаза. – Все пробую, все не дается. Я, вот погоди, переберусь к тебе, на твой диван совсем. Поставишь мне сюда стол, и буду писать.

      Бегичев вздохнул.

      – Перегори, потерпи еще. Поезжай в Персию на год. Грибоедов открыл глаза:

      – Маменька говорила?

      – Да что ж маменька, у маменьки пятнадцать тысяч долгу у старика Одоевского.

      И, взглянув в глаза Бегичева, Грибоедов понял, что не о маменьке речь.

      – Я уже давно отказался от всяких тайн. Говори свободно и свободно.

      – Тебе в Москве нехорошо будет, – сказал Бегичев и снял пылинку с грибоедовского сюртука. – Люди другие пошли. Тебе с ними не ужиться.

      Грибоедов взмахнул на него глазами:

      – Ты обо мне как о больном говоришь. Бегичев обнял его.

      – У