ей не достать ни до звездного неба надо мной, ни до жемчужины таланта во мне.
А еще я помню нежность Санчо Пансо, с какой он относился к своей партнерше – нашей строгой старосте, нашей трудолюбивой отличнице. Он уступал ей в жизненной хватке, но на сцене они были равны – актерская жемчужина каждого из них переливалась одинаково радужно. И казалось, небосвод не опустит их.
В зимнюю сессию мы с блеском сдали наш спектакль по Мольеру.
И к летнему экзамену по специальности каждый из нас должен был поставить отрывок из русского классического репертуара – это был заключительный, считай, самый главный, экзамен в нашем обучении перед уходом на самостоятельную работу над дипломными спектаклями.
5
Мой застоявшийся конь режиссуры рвался в бой, подобно Буцефалу Александра Македонского. Да – «пришел, увидел, победил» – именно так я и представлял себе поход по полю русской классической драматургии, где, казалось, мне был уже знаком каждый цветок и колосок и были сосчитаны все ямы и ухабы. Меня распирало от чувства собственного профессионального всемогущества, и не терпелось продемонстрировать его в виде одной голой режиссуры, лишь из уважения к классике прикрытой фиговым листочком минимума текста.
И я выбрал малюсенькую сценку из «Ревизора» Гоголя9, где унтер-офицерша жалуется изумившемуся Хлестакову, что ее по ошибке высекли, и просит, чтобы повелели городничему заплатить ей штраф – «штрафт», как она сама выражается. «Хорошо, хорошо… я распоряжусь», – выпроваживает ее «всемогущий» Хлестаков. На эту роль у меня был отменный актер – мой звездный, мой жемчужный Санчо Пансо, а на роль унтер-офицерши я выбрал нашего бывшего актера-кукольника, – у меня уже слюнки текли, чтобы начать их раздевать: уж если голая – так голая, в смысле, режиссура.
Я удивил нашего второго Педагога, помощника Мастера, когда сообщил ему, какой отрывок я собираюсь ставить. Мне было приятно его удивить, потому что я видел, что он уже признал меня профессионалом, и даже больше, и поэтому с тех пор не все мои неожиданности его так поражали, как раньше, когда я числился по его рейтингу еще учеником. Но только это было не просто удивление – там сквозила уже и заинтригованность конечным результатом, и даже предвкушение театральным гурманом удовольствия от непременно небывалого блюда.
– А Товстоногов в своем спектакле эту сцену вообще пропустил, – вдруг проговорил Педагог, точно добавляя еще большего перца в воображаемое блюдо – я аж поперхнулся. Я еще только мечтал «прийти – и победить», а Товстоногов, почитаемый и Мастером, уже был Гуру театра. По весовым категориям рядом с этим слоном я даже на моську не тянул, а тут вошедший во вкус Педагог всем своим видом признавал, что ради гурманов я облаю хоть гуру. Если действительно это была признательность, то какая-то собачья.
И вообще основная линия моих отношений со вторым Педагогом