о дамском чаепитии.
Сюзи стало известно, что мисс Флоренс Гейдж, учительница старших классов, помолвлена и собирается замуж за Сэмюэля Уорда из Кливленда, штат Огайо, в августе. Жители Мунстоуна поздравляют счастливую пару.
Прочитав это, мама заметила:
– Твоя учительница наконец-то выходит замуж; хорошо, что успела.
Прозвучало так, словно мне тоже стоило поторопиться, пока я не превратилась в печеное яблоко. Мама вышла замуж в моем возрасте, в семнадцать лет. Кузина Тереза в восемнадцать. А мисс Гейдж – в двадцать два.
Мисс Редмонд замужем не была. Генри называл ее старой девой. Хал Бринкерхофф звал ее мисс Клякса. А мистер Кобл и продавцы лавки – Триной-Трещоткой. Я знала следующее: у нее есть кот по кличке Билл, это сокращенно от «Блевун». Она ненавидит плутократов, простаков и всяких «аберкромби»[27]. Так она называла приезжих инспекторов компании, заказывавших свои костюмы в Нью-Йорке. К. Т. была невысокого мнения о моде и институте брака. Она ненавидела опоздания. И не хвалила меня, сколько бы я ни старалась. От этого я старалась только сильнее.
Пять дней в неделю я приходила в «Рекорд» ровно в восемь. Налаживала пресс и печатала газету. Кропала «Медицинские заметки» и рассказы о трущобах Мунстоуна. Упомянула я в них и тройной хоум-ран Генри Пеллетье – он так обрадовался, что вырезал заметку и прикрепил к стропилам нашей хижины. Я описала фестиваль мороженого и взяла интервью у почтальона, расспросив, как ему удалось прогнать медведя песенкой «Янки Дудль»[28]. Я печатала рекламные листовки и объявления и настраивала шрифты, пока не наступало время последнему фургону отправляться вверх по холму. Мне это нравилось: не только получать деньги, но и описывать события в городе. У меня вошло в привычку записывать разные вещи, стало жизненной необходимостью. Все чаще мне казалось: все, о чем не написано, попросту не происходило.
На рассвете мы с братом таскали ведра с водой от трубы шлюза и наполняли бочку. По вечерам таскали мешки с углем и подметали пыль. А еще потрошили белок и кроликов для рагу. И играли в догонялки с Кусакой.
– Сильви! – кричал он. – Поймай меня!
Он носился вокруг, болтая по-французски и по-английски. Когда он выбегал за дверь, мы следили, чтобы он не забрел в ручей и не свалился в овраг напротив дома. Нам приходилось стараться изо всех сил, чтобы уберечь его от него самого. Мама сажала его в деревянный ящик, носила в перевязи и привязывала к столбу. Он весь был покрыт синяками и порезами и вечно вырывался у нас из рук и совал себе в рот камешки.
– Он растет на скалах, – как-то сказал измученный отец. – Настоящий горец.
Маму эти слова расстроили. Целый день она трудилась, привязав сына к спине. Когда ее спина не выдерживала, я привязывала брата к своей. По выходным мы с братьями давали отцу поспать подольше, а маме плодотворно помолиться и гуляли без присмотра по горам. В городе жадно разглядывали дома на гребне Боссов: там обитали инспектора и архитекторы. Полковник Раздраженная Кишка владел