увернись от летучей твари, которая поливает огнём, и не бездумно, не всё подряд, а прицельно гоняется за тобой, драгоценным. Неужели драконы – умнейшие существа, древнейшая раса, если верить многим авторам, – тоже пошли под руку Игрока, согласившись на бессмысленную бойню? Чем он их взял?
Судорожно втягиваю носом воздух, до ломоты в глазах всматриваюсь в небо, но клубов дыма не видно, да и гари не чувствуется. Либо драконы пока не задействованы, либо ветер не с той стороны.
Десятиминутной прогулки нам с Норой хватает. Да простят меня цивилизованные жители, что выгуливаю на их газонах псину, но будем считать, что мы на военном положении и нам простительно. Возвращаемся в дом, и не успеваю я закинуть поводок на рогатую вешалку, как Нора, взрыкнув, в три прыжка пересекает кухню, и оглушительно лает на парадную дверь. За ней кто-то ойкает, затем робко стучится. Я цыкаю на собачку и с опаской подхожу к окну.
А вот и он, бедный Йорек, лёгок на помине, с ножки на ножку переминается. Окидываю взглядом улицу, насколько хватает обзора, но вроде бы никого больше не замечаю. Открыть?
Уезжая, Мага прямо высказался, чтобы я никуда не высовывалась и никому не открывала. Но я же собиралась отправиться на поиски этого самого ведуна, а он – пожалуйте, сам нарисовался! Будем считать, что на ловца и зверь бежит. А не запер ли меня дорогой наречённый, кстати? С него станется – прощальным взмахом руки приклеить заклинание на вход, ведь наверняка он не просто так настоял, чтобы я ушла в дом, а потом уже сам уехал. Или у меня паранойя?
Повернув ручку, осторожно тяну дверь на себя и перевожу дух. Надо же… А мог бы и запереть. На какой-то миг даже становится неловко за предстоящий уход. Открываю – не нараспах, а только, чтобы увидеть гостя, придерживаю за ошейник Нору, которой надо непременно высунуться наружу и обнюхать пришельца.
– З-здравс… Д-доброе у-утро, госпожа И-ива…
Так. Ко всем своим несчастьям он ещё и заика.
– Доброе, господин Йорек – отвечаю нейтрально. – Чем обязана визитом в столь ранний час?
Похоже, подобным обращением я ввергаю его в ступор. Он несколько раз открывает и закрывает рот, пытаясь что-то сказать – и не может. Глаза у него покрасневшие, как после бессонной ночи, сам помятый, пожухлый… даже балахон из крепкого небелёного льна висит на худых плечах мешком и кажется, что вот-вот расползётся в клочья. Ведун в очередной раз набирает воздуху, чтобы выдавить из себя застрявший слог, и тут я, не выдержав, хватаю его за руку и втаскиваю в дом. Мне стыдно. Ужасно стыдно.
– Тихо, Нора, – командую собаке. – И ты помолчи, парень, не старайся зря. Иди-ка сюда, садись.
Чуть ли не силком пихаю его за стол. Нахожу остывший чайник, поспешно наполняю стакан водой и сую в руки ведуну. И по тому, как он торопливо, махом, осушает этот стакан, роняя капли на подбородок, как подрагивают тонкие пальцы с заусенцами, вдруг понимаю, насколько ему хреново. Господи, да он мальчик совсем, ему и восемнадцати, должно быть, нет! Как же его занесло на такую