в постели и злился на судьбу, но, повзрослев, увидел преимущества своего положения. Что ж, мне никогда не стать ни королем, ни графом. Полно, да надо ли мне это в самом деле? Я играю видную роль при дворе, служу на благо семьи и получаю солидное вознаграждение. Я довольно важная фигура в раскинутой Генрихом паутине, но мне не нужно ни плести нити политики, ни беспокоиться о том, чтобы мухи попали в сеть.
Алиенора улыбнулась этому сравнению и поцеловала Амлена в щеку.
– Вы дали мне пищу для размышления, – сказала она. – Спасибо.
И все же Джеффри следует готовить к церковному поприщу.
Генрих закинул ноги на кровать и разматывал обмотки. Супруги наконец уединились. Алиенора опасалась, что муж, чтобы не оставаться с нею с глазу на глаз, устроится на ночь у какой-нибудь девицы, но он охотно явился в спальню.
Сняв кольца и сложив их в эмалевую шкатулку, она произнесла:
– У тебя ни минуты свободной, ты так и не сказал мне, как сам поживаешь.
Он сосредоточенно продолжал раздеваться.
– О чем ты? У меня все хорошо, разве не видно? Не стоит беспокоиться.
– Нет, Генрих, я беспокоюсь. Ты отказываешься говорить о Вилле, как будто его на свете не было, и чем больше ты молчишь о нем, тем глубже рана. Но она никогда не заживет, сколько повязок ни накладывай. – Она вплотную приблизилась к нему, заставляя его поднять глаза.
Генрих со вздохом бросил одежду на пол.
– Без толку говорить об этом. Его не вернешь, – грубо отрезал он и притянул ее к себе. – Лучше позаботиться о будущем. И о новой жизни, которую мы породим.
– Генрих…
– Ни слова больше. – Муж приложил указательный палец к ее губам. – Я сказал, довольно об этом! – Он припал к ее губам, заставляя замолчать.
Потом он увлек ее на кровать и любил ее долго и неторопливо. Алиенора стонала и вскрикивала под ним, по мере того как первые проблески ощущений превращались в острое, почти мучительное наслаждение. Вонзив ногти в его плечи, она раскрылась ему навстречу. Генрих прижал Алиенору к постели и вонзался в нее толчками, пока не исторг семя. Алиенору радовала его неистовость и жаркое биение внутри ее тела, потому что она жаждала снова зачать сына, а чтобы это произошло, мужское семя должно победить женское.
Генрих еще дважды за ночь приступал к ней и потом, окончательно опустошенный, заснул, свернувшись рядом с ней и обнимая ее. Последнее, что он пробормотал, прежде чем его сморила усталость, было:
– Я не шучу. Больше ни слова. Мы никогда не станем говорить об этом.
Алиенора лежала, поджав ноги, на своей половине кровати и чувствовала себя глубоко несчастной. Генрих думает, что, обходя смерть сына молчанием, он расчищает дорогу взаимности между ними, на самом же деле лишь присыпает камни землей. Если он не позволит ей упоминать об этом, то как ей справиться с грузом боли и угрызений совести и как он сам справится со своим? Они просто будут брести по этой каменистой дороге, сгибаясь под тяжестью своей ноши, пока та наконец не свалит их.
Глава 7
Бордо,