на вымощенной песчаником дорожке, ведущей к главному входу, когда снова подумал о матери. Я вспомнил нашу последнюю ссору, когда она в очередной раз отказала мне в поездке в Централию.
– Ты как отец! Такой же эгоист. Думаешь только о себе! Вот твоя благодарность за весь мой труд! – выкрикивала она короткие фразы, полные боли и негодования, которые то и дело прерывались всхлипываниями.
У меня едва не вырвалось язвительное замечание, что, если бы она действительно трудилась, а не расточала наши деньги на свои глупые прихоти, мы бы так не бедствовали. Я вновь хотел обвинить ее в никому не нужной гордости, но отвернулся и молчал, силясь не сказать того, о чем впоследствии пожалею.
Я приходил в ярость, когда мама сравнивала меня с отцом. Чем старше я становился, тем сильнее вскипала во мне неприязнь к нему. Я считал, что мужчина должен нести ответственность за свои поступки, и отец лишился моего уважения, когда я осознал, какая это низость, убежать от обязательств, оставив в нищете женщину, родившую тебе ребенка. То, что мама находила во мне какое-то сходство с отцом, было для меня сильнейшим оскорблением.
– Ты слышишь меня?! Что ты молчишь?! Слушай, когда я говорю с тобой! – не унималась мама, а это, в свою очередь, выводило меня из терпения.
– Зачем мне слушать то, что я слышал уже тысячу раз? Если бы ты сказала что-то новое, я, может, и послушал бы, – процедил я сквозь зубы.
Мама сдалась, тяжело вздохнула и, отвернувшись, разрыдалась. У меня защемило сердце, и я признал в душе, что пусть я был бы тысячу раз прав, это не стоило той боли, что я ей причинил.
Я было потянулся обнять ее, но в то же мгновение передумал. Я долго вынашивал обиду на нее. После того, как отец оставил нас, наше общение разладилось, стало сухим и холодным. Мы отдалились и перестали проявлять друг ко другу ту нежность, которая присутствовала в наших отношениях, когда я был ребенком. Мы жили словно на пороховой бочке, и любое неосторожное слово могло спровоцировать конфликт.
Не стану отрицать, она была женщиной доброй и мягкой, но неизощренной умом. Она знала, что я считаю ее глупой, и это ее оскорбляло. Но мы любили друг друга, хоть и не признавались в этом. Я до самой смерти, если по милости богов она будет мне дарована, не прощу себе, что не обнял ее тогда. Если бы я знал, что то был последний раз, когда я мог это сделать…
Я пробудился от воспоминаний, так как остро почувствовал на себе чей-то взгляд. Будто кто-то следил за мной. Действительно, я заметил, как штора одного окна в первом этаже колыхнулась.
Я пошел по дорожке неторопливо и даже как-то нехотя, но без колебаний.
Моя рука впервые дрогнула, когда я наконец достиг массивной эбонитовой двери и поднес палец к звонку. Какая-то неведомая сила отдернула меня в тот момент. Я часто думал впоследствии, как бы сложилась моя жизнь, если бы я поддался тому предчувствию: вернулся в солнечную Филадельфию, извинился перед матерью и пил с ней чай из ее любимых изящных фарфоровых чашек, которые выглядели чужеродными