игры нравственных сил. В соответствующее сему плодотворное для других народов время мы видим у себя лишь тусклое и мрачное существование, без жизненной силы без энергии, которое оживлялось преступлениями и смягчалось рабством. Не было ни чарующих воспоминаний, ни властительных поучений национальной традиции. Пробегите мысленным взором все прожитые нами века, всё занимаемое нами пространство, вы не обнаружите ни одного притягивающего воспоминания, ни одного памятника, который воссоздавал бы с живостью и красками прошедшие мгновением без прошлого и без будущего среди мертвого безмолвия. И если иногда в нас пробуждается какая-то деятельность, то отнюдь не от надежды и отнюдь не из желания общего блага, а подобно тому, как ребенок тянется к погремушке в руках кормилицы. <…>
Что это за человеческая жизнь, – вопрошает Цицерон, – если память не соединяет прошедшее с настоящим? Мы, явившиеся в мир как незаконнорожденные, без связи с теми, кто жил до нас, не чувствуем в своих чертах ничего поучительного, что предшествовало бы нашему собственному существованию. Надобно, чтобы каждый старался воссоединить оборванную нить. То, что у других народов есть привычка, инстинкт, нам приходится вбивать в свою голову ударами молота. Наши воспоминания не восходят далее вчерашнего дня, мы представляемся как бы чужими самим себе. Наше перемещение во времени столь своеобразно, что по мере движения вперед прошедшее исчезает для нас без следа. Это естественное следствие культуры вполне заимствованной и подражательной. У нас нет внутреннего развития и естественного движения. Новые идеи сметают старое, ибо не вытекают из него, а падают к нам неизвестно откуда. Мы растем, но не созреваем. Мы движемся, но каким-то окольным путем, который не ведет к цели. Мы уподобились тем детям, коих не научили думать самостоятельно; сделавшись взрослыми, они не имеют ничего своего, у них все понятия лежат на поверхности, а душа помещается где-то вне их самих.
Народы в не меньшей степени суть нравственные существа, что и отдельные личности. Только воспитывают их не годы, а столетия. Но мы, в некотором роде, можем претендовать на исключительность. Мы принадлежим к тем народам, которые не являются неотъемлемой частью человечества, а живут лишь для того, чтобы преподать всему свету некий великий урок. Конечно, урок этот не будет бесполезен, но кто знает, сколько бед предстоит нам испытать, прежде чем совершится наше предназначение?
У народов Европы общее лицо, черты одной семьи. Несмотря на их разделение по латинской и тевтонской ветвям, на южных и северных, они объединены в одну связку, это совершенно очевидно всякому, кто хоть сколько-нибудь углублялся в историю. Вам известно, что не так еще давно вся Европа называла себя христианским миром, и название это было термином публичного права. Помимо свойства общности, каждый из европейских народов обладает собственным своим характером, но это относится уже к истории и традициям. Там всякий пользуется безвозмездно, и не затрачивая усилий,