полностью видели мое лицо, я выработала рефлекс приветливо говорить: «Да-да, вы не ошиблись, я действительно дочь Сельваджо, старшая». В ответ люди восклицали: «Невероятно! Как поживает ваш отец?» – и, удерживаясь от варианта «Все такой же идиот», я выбирала более дипломатичный: «Отдыхает». После этого посетители расслаблялись и с любопытством спрашивали, почему мой ресторан называется «Бенш», почему меня теперь зовут Оттавия Бенш, если я дочь Сельваджо, да еще и занимаюсь кулинарией, и как я могла так легко отказаться от известной фамилии своего отца. Тогда вместо того, чтобы выставить их вон, как мне хотелось, я принималась как можно подробнее объяснять, что же произошло. Я рассказывала про Кассио, про то, как мы одновременно начали делать карьеру, про свои полгода в Париже, о которых можно было догадаться по французской сервировке блюд, говорила о быстротечности времени, о том, что всегда чему-то учишься, но что-то попутно забываешь, о моем муже Артуро Бенше, бывшем ресторанном критике, моем счастливом билете в жизни, само имя которого мне захотелось увековечить, и именно поэтому я назвала в его честь свой второй ресторан. Рассказывать все это не имело никакого смысла, потому что перевести реальность на язык слов никогда не получалось – может быть, это в принципе было невозможно. И все же люди слушали меня, упивались моим рассказом, и я продолжала. Я говорила о новостях, о кулинарных журналах, о погоде, о своих детях и, ненавидя себя за это, все равно никак не могла остановиться. В нескольких словах, всегда разных и всегда не подходящих, я рассказывала, как познакомилась с Беншем, как наши тела, соединившись в порыве страсти, произвели на свет за десять лет троих детей, и, пока те спят в своих кроватках, я стою тут, перед моими посетителями, как десятки лет стоял мой отец, пусть и в другом ресторане.
О чем-то я рассказывала, о чем-то нет, а правда ютилась где-то посередине. Согласно семейной легенде, моя прабабушка по отцовской линии предательски открыла рецепты мужчинам и нарушила ход истории. Все ее сыновья стали рестораторами, а потом и их сыновья тоже. Они рано уходили и поздно возвращались, рестораны процветали и поглощали их без остатка, а жены сходили с ума от ярости, не в силах простить им столь бесстыдного вторжения на исконно женскую территорию. Хуже всего, на взгляд жен, было то, что мужчины, присвоив себе эту сферу, забыли обо всем остальном. С огромного склада женских умений они унесли только готовку, а заботой, неиссякаемой энергией и состраданием решили пренебречь. Не замечая никого и ничего вокруг себя, они занимались одной лишь кухней, чем приводили в ярость обездоленных жен, у каждой из которых имелся особый способ сообщать мужу о своем негодовании. Годы спустя, когда я сама вышла замуж, проблемы у меня были совсем другие, но рефлексы те же. Однажды я рассказала тете Ассунте, как накануне пересчитала все предметы фарфорового сервиза, решая, могу ли я позволить себе чем-нибудь бросить в Бенша, который как-то меня разозлил. На что она ответила со всей