хохотала она. – Я отправляюсь на Капри, с тобой или без тебя».
Поехать туда она решила из-за книги, в которую влюбилась даже раньше, чем в моего отца – «Легенды о Сан-Микеле» шведского врача Акселя Мунте, которую, только что переведенную на итальянский, прочла в двадцать лет. И победила: они съездили на Капри и вернулись на Сардинию целыми-невредимыми, хотя отец рассказывал, что у него вечно очки запотевали от ужаса, и насладиться красотами острова он ни в коей мере не мог.
«Легенду о Сан-Микеле» моя мать в течение многих лет упоминала исключительно с благоговением, и я не могла дождаться, пока научусь читать и открою для себя ее очарование. Я была совершенно уверена, что в ней рассказывается история архангела с огромными, угрожающе раскинутыми крыльями и обнаженным мечом, мраморная статуэтка которого стояла на столе в отцовском кабинете, поскольку святой Михаил считался покровителем рентгенологов[10].
Когда я наконец прочла «Легенду», то обнаружила, что речь в ней идет вовсе не об архангеле, а о вилле под названием «Сан-Микеле», но нисколько не разочаровалась, ведь книга мне тоже очень понравилась. А главное, она познакомила меня с молоденькой девушкой, которой была когда-то моя мать и которой больше не существовало: она превратилась в почтенную синьору и читала теперь с подругами совсем другие книги.
Впрочем, хватало у нас и романов, которые она забрала с собой, покидая родительский дом, и которые в последующие годы оказались на вес золота, поскольку война продлилась куда дольше, чем кто-либо предполагал, а в числе множества дефицитных вещей оказались и книги. Особенно это ощущалось на Сардинии, где крупных издательств не было вовсе, и если на континенте немногие, крайне малочисленные томики еще печатались, то возить их к нам, ввиду угрозы вражеских подводных лодок, торговые суда попросту не брались.
Таким образом беллетристика, приобретенная женщинами в период между двумя войнами, вкупе с книгами, которыми пользовались для своих штудий мужчины, составили своего рода «золотой фонд», откуда без какой-либо цензуры могли черпать мы все, даже самые маленькие дети. Нас только просили обращаться с ними бережно: не мять и не рвать страницы, не черкать, не калякать. А нам бы и в голову никогда не пришло поступать так, как трое маленьких беглецов-заложников у Виктора Гюго в романе «Девяносто третий год», которые, найдя в башне великолепно иллюстрированный том, сперва глядят на него «глазенками, исполненными погибельной любви»[11], а после уничтожают, с величайшим удовольствием разрывая в мелкие клочки. Этому акту разрушения посвящена целая глава. Читая ее (разумеется, пару десятилетий спустя), я не могла не вспомнить о самом раннем своем детстве и не сравнить осторожное, благоговейное прикосновение к книгам моих крохотных детских пальчиков с задорным и разрушительным безумием Рене-Жана, Гро-Алэна и Жоржетты.
Я как-то уже рассказывала, что первой книгой, которую я, помнится, еще не умея