смотреть на себя незнакомого в зеркало то с одного ракурса, то с другого. Убирает на место щетку, возвращает на палец перстень. И вдруг обращает внимание на тот фрагмент кожи, что много лет живет под перстнем, без света и свежего воздуха, в золотом панцире. Она здесь удивительно нежная и белая, и из нее инородно торчат длинные неприятные шесть – семь! – черные волосков. Сравнивает с кожей на других пальцах, на других частях руки. Подносит к щеке. Сравнивает на глаз. Касается губой, и даже языком. Так странно.
Когда у него была такая нежная кожа? В двадцать? Вряд ли, в двадцать он вернулся из армии с раздавленными и огрубевшими руками механика-танкиста. Такая кожа была у него до армии. «Такой кожи, – трогает свое грубое обветренное лицо, – больше у тебя не будет никогда»…
Возвращает перстень на место и идет спать.
Сурен уже решил, что к жене не пойдет. Так повелось почти сразу после отъезда младшего сына, что если он возвращается ночью, когда она уже спит, то идет спать в детскую. Иначе и ее разбудит, и сам будет мучиться бессонницей, слушая ее дыхание и боясь лишний раз пошевелиться.
В полной темноте движется по квартире. Для ориентира касается левой рукой угла стены, затем дверной рамы. Через плотные занавески в зал едва сочится уличный свет. Правее окна – едко-красный индикатор телевизора. Дальше – шкаф, с неплотно прилегающей дверцей. К шкафу нужно проходить как можно ближе, потому что напротив него кресло, о ножку которого можно удариться. Скрипучая половица, гори она в огне. Правой рукой касается противоположной стены, делает несколько шагов, и рука проваливается в пустоту – это спальня (детская). Комната, едва наполненная пепельным светом улицы, припорошившим фрагменты мебели и пол. Здесь свежо, потому что форточка открыта. Подходит к ближайшей из двух кроватей, скидывает одежду на пол и ложится.
И только он успевает принять горизонтальное положение, только голова касается подушки, а прохладные ткани постельного белья обволакивают с женской нежностью, как по всему телу разливается сладостная нега, которая погружает в двоякое состояние: с одной стороны, это воздушная невесомость, возносящая в блаженный эмпирей, с другой – чудовищная тяжесть, лишающая малейшей возможности пошевелиться. Фантомными болями отзываются конечности, потерявшие связь с телом. Сурен жадно ловит каждое чувство, давая ему раскрыться в полном объеме, позволяя утащить себя в сон. В темном космосе закрытых глаз вспыхивают миллиарды фосфенов, рисуя бессмысленный цветной калейдоскоп. Узоры появляются хаотично, кружатся и петляют. То низвергаются в центр своего космоса, то извергаются из него. Зацепиться взглядом за эту карусель или хотя бы за ее фрагмент нет никакой возможности, но сама попытка вызывает легкое головокружение, и вот уже Сурену кажется, что он несется по спирали воронки, или по узкому туннелю, или кружится в центрифуге. Так продолжается снова и снова, пока он не начинает чувствовать