луну – весеннюю, розовую, как грудь снегиря, – Полина нарисовала акварелью. Достаточно было сгустить краски у краев и вычертить на светло-розовой сердцевине черные сосуды ветвей, как картинка ожила и засветилась. Луна вышла тревожной, как та колыбельная, которую пела еще ее мама, когда-то невозможно давно, и под которую так страшно и так уютно было засыпать: «Лунные поляны, ночь, как день, светла…»
Теперь Полина глядела на эту луну, большую и оранжевую, и та почти не тревожила ее. Как мертвый фонарь, висела она над лесом и освещала лишь тропинку к реке. Полина уже успела подумать о том, что в перелеске будет темно, но не хотела признаваться даже самой себе, что боится этой темноты. Она поглядывала на Ташку, но та шла бодро и, кажется, ни о чем таком не думала и не боялась.
У входа в перелесок Ташка вдруг сказала:
– Лучше погасить фонарь сейчас: привыкнем к свету – ничего потом не увидим.
– С ума сошла, – невольно вырвалось у Полины. – Ноги переломаем!
Ташка помотала головой:
– Нет, тропинка хорошо протоптана, да и луна яркая, а там почти одни сосны. Они редкие.
Полина удивилась: откуда подруга столько помнит об этом месте? И вдруг совсем как на вчерашней войне, когда она пряталась в кустах от ловцов – инопланетных теней, – ей стало до щекотки жутко: Ташка на миг показалась ей вампиршей, русалкой. Оттого она и ходит босиком, и не боится темноты, и ведет ее сейчас к реке в таком невозмутимом спокойствии, что отлично знает, чем это кончится. И Пашка, которого Полина сегодня так и не видела толком, предстал вдруг перед ней бледной обескровленной жертвой, которую Ташка однажды уже водила к реке – точно так же, ночью, босая… Полина быстро глянула на Ташкины ноги – и похолодела.
– Где твоя обувь? – от страха шепотом спросила она.
Ташка с недоумением уставилась на свои ноги и хохотнула:
– Представляешь, пока сохли мои кеды, я так привыкла ходить босиком, что вечером забыла обуться!
Но Полина уже выпустила демонов на волю, и теперь неслась на них вскачь в объятия обаятельного кошмара. Вампиры боятся света, лихорадочно думала она, нужен свет, чтобы вывести ее на чистую воду! Поддавшись панике, она поспешно включила погашенный было фонарик и ткнула лучом Ташке в лицо. Пальцы ее сводило сладкое предчувствие ужаса. Слава богу, хоть не бросилась креститься!
Потому что Ташка, вполне естественно, вскрикнула и совершенно нормальным человеческим голосом обругала ее с головы до ног:
– Ты сдурела, что ли! Блин! Мои глаза! За что?! Я теперь до самого берега ничего не буду видеть!
Полина с облегчением рассмеялась и убрала фонарь в карман. Возбуждение ее угасало по мере того, как разгоралась луна – ровная как блин, густо-желтая как охра.
– Прости меня, пожалуйста! – от души попросила Полина. – За всё, за всё. Я не хотела тебя обидеть!
– И ты меня прости, пожалуйста, – искренне ответила Ташка. – Не на тебя мне надо было обижаться.
Полина выдохнула: последняя дрожь этого нервного вечера покидала