поникшие плечи мелькали порой за спинами дружины, и я отводила глаза.
Умучаю ли сама себя муками совести? сгрызу ли себя раскаянием, коли погибнет глупая девка заместо меня? Али всплакну да утешусь своей беспомощностью, тем, что не я решала судьбу её, что за меня решали?
– Как прозывают тебя, сотник?
Сильный ветер, задувающий с утра из-под солнца, бросающий в лицо холодную водяную пыль, подхватил белое полотно плачеи, затрепал его над головами всадников – ох, и издалека же видна невеста…
– Слышала, вои тебя Ипатом окликают. Да только – то ж не имя и не прозванье. В дубрежских землях так, вроде, воеводу величают…
Сотник глянул на меня быстро да отвернулся снова по окрестностям глазеть – бдит, значиться. Невесту стережёт князюшке свому. Я вздохнула.
– Тебя-то чем прозванье сие не устраивает?
Я дёрнула плечом неопределённо:
– Странный ты какой-то, сотник. Прозванья у тебя нет, а имя бережёшь своё. Изъясняешься чудно, словами неведомыми…
– Это все мои странности?
– Не все! – я с вызовом уставилась на него. – Девку свою не пожалел на заклание отправить!
– Ты, княжна, совестить меня собралась, что ли? Так не утруждайся напрасно. Спит моя совесть сном дремучим, таким, что слезами легкомысленной девки её вряд ли добудишься, – он помолчал, перекладывая удобнее сулицу, уложенную по-походному в седле. – Совестливым быть хорошо тому, кто ни за что не отвечает. Особенно – за чужие жизни.
Ну что тут скажешь?
– Ты смерть постиг. Сам убивал. Как все витязи. Перестал человека видеть. Все они для тебя словно хряки, что на мясо заводят. Кормят, холят, а время придёт – так и съедают. Для того ж и заводили – чего их жалеть, хряков тех…
Сотник вскинул насмешливо брови:
– Эка ты обо мне думаешь! Весьма прельстительно.
– Ты как Межамир! Тот тоже от людей токмо пользы имает, ни к кому он не привязан, ничем не дорожит. Одним лишь благом Суломани. И то – как он его разумеет.
– Ты меня с братцем своим не ровняй. Я пока не палачествовал и на невиновных не клепал.
– Невиновных? – меня словно обухом огрели. – Почто говоришь так? Умыслы оне…
– Ежели они чего и умышляли, так всего лишь застарелое недовольство большухой высказать. Да и раздухарились по пьяному делу, чуть до смертоубийства не дошли, диссиденты херовы. Но в сговоре с теми, кто на тебя покушался, княжна, они не состояли и не участвовали. Это даже для меня очевидно. А уж для Межамира, который знает их всю жизнь, – и того паче.
– Почто же?.. – прошептала я.
– Не за сговор с убийцами он их казнил, а за речи крамольные. Понятно?
Мы ехали бок о бок молча. Его слова насыпали мне за шиворот целый муравейник зябких мурашей. Плечи мои невольно передёрнуло, и мураши снова забегали под рубахой. Я плотнее запахнула меховую куртку и натянула поглубже на уши шапку.
– И правильно сделал, – добавил сотник через время. – Коли крамола в войске завелась – то не войско уже, а сброд. С коим каши не сваришь.
– Ты же, вроде, осуждал его?
Сотник усмехнулся:
– Жизнь