Т А 2014
У страха рога велики.
I
Жили-были дед и бабка. Жили – не тужили. Дети разлетелись, но не забывали, помогали. Летом внуков присылали. Баловала бабка внучков, баловала. Деревенская пища не китайские разносолы из супермаркета; помидорка – ягодка, вот она на веточке краснеет, огурчик махонький c пупырышками прячется в колкой росистой ботве, хвостики молоденькой морковки в грядке, чернеет смородина, малина алеет среди зелени – ешь – не хочу, всего вдоволь. Ради молочка для внуков держала бабка козу Машку и неизвестно ради чего при козе козла Гришку. Стареют старики. Дед все сильнее прихрамывает на калеченную ногу, махнет десяток раз, другой косой, закашляется, посидит – покурит. «Эх, рудники проклятые. Не чахотка, так помёр бы давно». Сам над собой подшучивал старый. Коза не корова, но зимой и она на подножном корму не выдюжит, хоть небольшой стожок зеленного скошенного вовремя, вовремя просушенного и вовремя убранного сена он рогатой паре обеспечивал.
Стареют старики. «Что с тебя, что с козла…». Беззлобно подтрунивала бабка над дедом из-за того, что у грядок доски, да колышки их подпирающие подгнили, что выдавили зимы из земли столбы забора и его теперь подпирать надо, что сам дед шкандыбает с подпоркой под горку запыхавшись. Так, до ста лет осталось меньше, чем лет младшей внучке. А вот сосед и до пятидесяти не дотянул. Хилая пошла молодежь. Да, честно говоря, с чего им здоровыми быть; пьют, что попало, едят, что нипопадя, и вообще, живут абы как. От бестолковости жизнь у них короткая. Цель нужна, чтобы цеплялся за жизнь человек зубами. А сосед; с утра выпил – день свободен, неделя загула пролетела вольной птицей, красуясь, загулявший вольный месяц по небу прогулялся, погрозил звездам рогами и – исчез месяц, быстро мчатся похмельные разгульные годы скороходы и быстро кончаются.
– Здоровый ты мужик Дмитро. – Говаривал старый соседу.
На что красномордый, с брюшком нависающим над китайскими спортивными штанами от «Адидаса», гордо запинаясь, отвечал.
– А чо? Что есть, то есть. Отродясь у докторов не был.
– Да не про то, не про медицину я. Вот нет у меня такого здоровья, каждый день пить. Если, дорвусь, хоть на трудовую, хоть на дармовую – напьюсь в усмерть. А завтра мне её никакой не надо. Силком заставляй – не буду. Не лезет. Здоровья не хватает.
– Ни хрена ты в жизни, сосед, не понимаешь. В пьянке – самое страшное перерывы. Пока пьешь, старый, ничего не болит. Трезвому же – мука. Голова трещит, в подреберье колет, сердце бухает – желудок переворачивается, во рту горечь от трезвой жизни. Похмелился, еще чуток сверху и все хокей. Клин клином вышибают. Дай полтинник. У жмот.
Видно не хватило полтинника, а может наоборот лишку нашел. Хватило его на днях в солнечные жары, что-то там, в сосудах в голове переклинило. Два дня пролежал пластом уставясь пустым взглядом в потолок, а на третьи сложили ему руки на груди, закрыли его карие очи.
Вечерело. Бабка накрутилась, готовя с соседками для поминок, дед принял на грудь (грех большой не помянуть соседа). Машка пинала рогами калитку и требовательно мекала во все козье горло. Её беспокоило, мучило переполненное, отвисшее вымя, соски которого чуть ли не купались в уличной пыли. Не объяснишь скотине, что не до нее сегодня. Костеря свою жизнь бабка доила козу. Ругая депутатов – демократов, чиновников – казнокрадов, дед углубился в телевизионный «Обзор за неделю». Сосед в избе через улицу лежал на столе, безразличный ко всему.
– Старый, а Гришка то нет.
С малым ведерком молока вошла в избу бабка.
– Лежишь. Телевизор смотришь. А с него, может быть, шкуру дерут. На шашлык пускают.
– Отстань, старая. Гришка, Гришка. В первой, что ли. Я бы еще Мурзика не пас. Набегается, придет. Тута вон, как бы жиды новую мировую не развязали. На корабль мира напали, людей захватили, в тюрьме держат, а арабы в секторе Газа, как в концлагере.
–Я тебе сейчас здесь устрою войну. Давай газуй, иди ищи козла.
Вроде бы бесполезная вещь в хозяйстве козел и не старому деду искать его по задворкам в наступающих сумерках, но любила бабка порядок во всем и ценила его превыше всего. Все должно быть на своем месте. Дожидаться бури дед не стал. Натянул на босу ногу кроссовки и, напевая под нос, стал завязывать шнурки.
–Жил был у бабушки серенький козлик, – и уже в дверях
– Бабушка козлика очень любила. Жрать не давала, а только доила.
Дверь хлопнула, но из-за нее доносился хриплый тенорок.
– Вот как, вот как, старый козел.
Припевка была бабке давно знакома и она спокойно стала процеживать молоко в чистый глиняный кувшинчик.
Вечерние, вылинявшие до тусклой желтизны лучи солнца витражами красили окна изб, перечеркнутые длинными синими, все густеющими тенями деревьев, купались посреди улицы, которая была похожа на тихую речку, с зеленными берегами вдоль заборов. Дед, любитель поговорить с умным человеком, разговаривал сам с собой вслух. Ругал еврейских сионистов, ругал гулену козла, который был ничем не лучше евреев. Такой же хитрый и такой же злопамятный. Застигнутый