Снегурочка, Лель и Мизгирь. Котэ Развратт

ты тут не сдалась, плёха-свербигузка!

      Смотрю, выползает из-под елей лапластых змея не змея, а баба страшная, с лицом вытянутым, снулым, бледным, что у мертвяка. Шипит на меня, материться своим поганым ртом, ползёт по снегу, как сколопендра бледная, а ног у неё и рук – несметное количество!

      Подползает она к ногам могучего старца, обвивается вокруг него клубком крепким, пробирается к сердцу его, как змея кольцом тугим сворачивается. Жалит его в грудь горячую, пьёт его кровь отравленную.

      Вспыхнула я вся от оскорблений таких похабных, руки в боги, и на неё сама ругаться начинаю:

      – Я пришла своё забрать, ведьма кривомордая да страшная! Весной меня кличут, и от гниды такой как ты не потерплю оскорблений и брани. Убирайся, тварь псоватая, подобру-поздорову! Вышло твоё время поганое! Теперь я пришла! Всё здесь моё до самого лета!

      – Это мы ещё посмотрим, – шипит на меня горгона ужасная, ядом своим из пасти капает. – Любит меня Мороз крепко, не променяет меня на девку вертлявую.

      – Ах так, это мы сейчас и узнаем! – уже разозлилась я не на шутку.

      Скидываю с плеч кафтан свой тяжёлый бархатный, остаюсь в одной рубахе маковым цветом расшитой. Вижу, сосули на деревьях таять стали от моего гнева и задора, зазвенели капелью мартовской. Тряхнула я головой – расплелась коса моя золотая. Разметалась дождём шёлковым по плечам моим покатым и круглым.

      Тут Мороз голову свою поднимает, да вижу, как взор его загорается пламенем. Смотрит на меня, улыбается, будто свет дневной наконец-то увидал.

      – Ну посмотрим, кто кого, – зашипела тут Зима-сколопендра, оземь ударилась и обернулась девицей тонкой да звонкой.

      Кожа белая, что снег, губки алые да пухлые, как клюковки в сугробах, волосы как вата снежная на голове развеваются.

      Подходит к Морозу, льнёт к нему всем своим телом белым, шепчет ему устами ядовитыми:

      – Уж не тебя ли я, Мороз мой ненаглядный, любила-любибла, ласкала-ласкала, – говорит так, а сама в уста его замороженные целует, ручками своими под рубаху пробирается, языком своим лижет грудь его молодецкую.

      В портки ему лезет, развязывает, только вижу я, что не хуй у него горячий, а кол ледяной в штанах! Околдовала его ведьма стылая, заморозила! Снова от её ласк ненасытных инеем он покрывается, синеют губки его сладкие.

      Подбегаю я тут к нему, беру лицо его в ладони свои горячие, солнцем нагретые, розовеет кожа его от моих прикосновений, вырывается вздох из груди его богатырской.