после чего я перевела взгляд на Али. Он направился ко мне и, головой указав на кухню, подтолкнул меня. Мои брови сошлись в переносице, не понимая происходящего. Аккуратно закрыв дверь, чтобы не привлекать внимание родителей, он повернулся ко мне.
–Что? – спросила я.
– Я пришел предупредить чтобы ты не приближалась больше к этому уб… – Он замолчал поняв что материться. Прочистив горло, продолжил: – Уроду.
– Какому из них?– спросила я, хотя прекрасно понимала о ком идёт речь.
– Чертовому Николасу.
– Ты знаешь? – недоумевала я.
– Почему ты мне не сказала? – отчаянно спросил брат, словно я накосячила. – Почему я узнал об этом от Алисы?
– Когда мне нужно было рассказать? – перебила я, затем шепотом спросив, подходя ближе: – Когда отец находился при смерти? Или когда мама уже отчаялась и даже видеть тебя не хотела? Или когда ты был помещен на своей невесте, не замечая никого, кроме нее?
Али замер, глядя на меня с жалостью, которую я ненавидела. Мне она не нужна, от нее никакого толку. Не поможет исправить то, над чем я уже облажалась. Не поможет вернуть Белинду, которая сейчас была мне необходима чтобы выговориться, даже если я пытаюсь скрыть это.
Я пытаюсь сделать вид, что все нормально, и перестать думать об ужасном поступке Николаса. О его пустых глазах и гадкой ухмылке. Но я не справляюсь… Мне трудно.
Брат все по прежнему стоял и смотрел на меня, пока я боролась со слезами и всеми эмоциями, которые блокировали доступ к кислороду. Я глубоко дышала и надеялась, что не заплачу здесь, перед ним, выставив себя слабой.
Но вдруг Али прошептал:
– Что с тобой происходит, сестренка? – я посмотрела на него взглядом «Ты шутишь?». – Всё ведь наладилось…
Когда я уже не смогла сдерживаться, с меня вырвался всхлип. Услышав это, Али подошел ко мне и без лишних слов протянул в объятия. Крепче обнимал, будто я могу упасть и больше никогда не встать. Гладя меня по спине, он прошептал:
– Ты не виновата, что существуют такие ужасные люди.
Услышав его слова, я усмехнулась сквозь слезы. Я не согласна с ним, ведь виновата всё же была я. Знала, что он исламофоб, знала, что он плохой, но ожидала от него что-то хорошее. Осознание этого всегда разрушало меня до основания.
Обняв его крепко, я почувствовала, как с щёк стекают слезы, пропитывая толстовку брата, а дыхание сбивалось, словно мне не хватало кислорода, хотя я набирала больше воздуха в легкие, чем требовалось. Глаза затуманились, а в горле саднило. Тогда я закрыла глаза и ещё сильнее прижалась к брату, словно он был моей единственной опорой в этом мире.
После того как проплакала минут три, я отодвинулась от брата, избегая его взгляда. Но он повернул меня к себе и, заглянув в глаза, сказал:
– Это нормально.
Может быть, но мне так не казалось. Ощущения были такими, что я требовала от него жалости, хотя мне вроде полегчало.
На его слова я коротко кивнула и вернулась на свое прежнее место за столом. Мой сок ждал меня, поэтому я выпила,