так. Ты можешь убить, только если явленные, доказанные убийцы платить откажутся. А если не откажутся, а будут говорить, мол, виноваты, но нечем им заплатить – тогда твоя воля. Хошь бери у них всё, что есть, хошь пиши за ними долг на досках, при свидетелях, да размер реза побольше вписывай, чтобы долг за ними каждый год прирастал. Или можешь к княжеским людям идти и требовать, чтобы должников продали головой.
– Головой? Это как?
– А вот так: чтобы сумму долга уплатить, продают виновного, должника, головой. То есть продают его в рабство, как скотину бессловесную. За эту самую сумму и продают. Коли совсем убивец гол – так за сорок гривен его продадут. Коли есть у него что ценное – заберешь, что есть, в счёт долга. А за остальную цену его продашь… Ты должен получить свою виру. А уж как он потом – станет ли просто бедней, или станет чьим-то закупом – слугой на время, пока отработает хозяину свою цену, иди навсегда останется холопом – это уже его беда… Тебе решать, когда взыскать виру и как. Можешь даже всю виру, или часть её убивцам простить. По христиански, как в Святом Писании сказано, – Щур ухмыльнулся.
– Бог простит. А я не буду, – буркнул Стеня, сверкнув голубыми глазами.
Долго шли молча. Снова по обе стороны дороги стал лес. Потом снова поля да покосы уже другой деревеньки.
– Князь, поди, много с той виры себе за суд заберет? – спросил вдруг юноша.
– Не сам князь. Вирник заберёт. Княжий человек, специально для таких дел назначенный. Что и когда он должен брать тоже записано в Правде. Плата ему так и называется – покон вирный. С сорока гривен виры он должен взять восемь гривен. Может и ещё что придётся вирнику платить, коли он со своим отроком, то есть слугой-оруженосцем, поедет по твоим делам в дальний край. Тогда надо ему платить и ссадные, и перекладные куны, и прокорм каждый день за твой счет будет – и вирнику, и отроку его, и их коням… Только чую, в городе Афоньку убили. В городе всё и решим, коли будет нам удача.
– Как это ты чуешь, дед Щур? Ты и правда, колдун?
– Не называй меня так! Ни при людях, ни даже в мыслях, – резко одернул юношу старик. – Колдун тот, кто со своей ворожбы кормится. А я… Иногда только ворожу, от большой беды.
– И как же ты ворожишь?
– Лучше тебе не знать, – проскрипел Щур и, распрямив спину, зашагал чуть быстрее.
– Но… А как ты узнал, что у нас беда? Тебя ведь мамка вызвала? Ворожбой, да?
Долго шли молча. Видать Щур слова подбирал. Потом медленно, с перерывами стал говорить:
– Есть у меня в конюшне столб. Давно, когда ещё ты не родился, Афонька гостил у меня. А уходя в чужой край воткнул в тот столб свой нож. Там нож и торчит до сих пор…
– И что же? Столб волшебный? Или нож?
– Нет. Обычные… Но примета верная. Коли нож поржавеет, значит хозяин его тяжко болен или уже не жив.
– И ты, узнав, сразу к нам отправился, да?
Щур только кивнул, вроде как утвердительно. Не любил он врать. Даже в малом. В самом деле, приснилась ему Манька, жена Афанасова. Он