В ответ на свои мысли я получил очередную порцию снега, хлопьями летевшего прямо в лицо. Обернувшись, я посмотрел на свое воинство, уперто ехавшее вслед за мной. Моя полусотня стрельцов, которыми я командую уже больше четырех лет, послушно выполняла приказ – к полудню достичь Ругодива. Правда, сейчас они больше напоминали отряд снеговиков, восседавших верхом на не менее снежных конях.
– Потерпите немного, уже скоро мы будем на месте!!! – крикнул я, стараясь переорать метель.
Ближайшие ко мне кивнули в ответ.
«Они у меня выдержат – крепкие люди, не раз показавшие себя в деле, кроме того, они знают, что скоро отдых, сытный обед да теплая постель… скоро мы будем дома», – подумал я.
В этот момент кто-то запел звонким голосом старую грустную песню под стать погоде:
Из Крыму было, из Ногаю,
Бежал тут мал невольничек из неволи,
Из той ли из орды, братцы, из поганой.
Подходит мал невольничек ко Дунаю,
Изыскивал песчаного переходу.
Бесчестьеце на молодца приходило:
На то время тихой Дунай становился,
Он тоненьким ледочком покрывался,
Молоденьким снежочком засыпался,
Лютыми морозами укреплялся.
Обернувшись, я, несмотря на снег, смог разглядеть певца, которым оказался Данилка – уже взрослый муж, надевший на себя стрелецкий кафтан осенью прошлого года.
Слез молодец с добра коня,
Запел-то он с горя песню:
«Сторона ль ты моя, сторонушка,
Сторона ль ты родимая,
Родимая, прохлодливая!
Знать-то мне на тебе не бывати,
Отца с матерью не видати!1
Вскоре Данилке уже подпевала почти вся полусотня, точнее, то, что он нее осталось, и, несмотря на свою заунывность, она начала вселять силу в души людей: для того, видать, и была придумана. Но метель это песнопение никак не остановило, и на мгновение мне даже показалось, что не бывает более худшей погоды.
«Ан нет, бывает, – подумал я. – Никогда мне не забыть тот ледяной дождь осенью 70682 года».
1 глава
Я сидел у крыльца своего дома и пытался состругать игрушку-коника для своего новорожденного сына, которым меня одарила Настасья месяц назад, прямо под новый год3, когда во двор вбежал холоп сотника Тишка.
– Здравствуйте, Василий Дмитриевич, – немного задыхаясь, сказал он, а затем поклонился, – Борис Михайлович вас к себе просят. Дело срочное.
– Ступай, сейчас буду, – не отвлекаясь от своего занятия, ответил я.
Тишка еще раз поклонился и вышел со двора. Я же еще пару раз прошелся ножом по будущей игрушке и, задумавшись, поставил ее на скамью.
«Да уж, – подумал я со вздохом, – и двух дней дома не пробыл, как снова для меня работа нашлась».
Еще год назад я думал, что буду тихо сидеть в крепости и лишь иногда выходить упражняться со своими людьми в поле, но мой сотник вкупе с воеводами решили, что молодой полусотник идеально подходит для выполнения всякого рода поручений. И вот уже год моя полусотня только тем и занимается, что сопровождает целовальников для сбора мыта с окрестных деревень и малых замков. Кроме того, именно мне поручают возить серебро в Юрьев – в столицу нового княжества в венце нашего государя Иоанна Васильевича. Так же я со своими людьми ловил местных татей, которые повылазили из нор после роспуска рати. Все эти дела, вообще-то, делают мне честь, но в результате дома я почти не бываю.
Дом, надо сказать, мне достался хороший: два яруса с тремя небольшими комнатками в каждом и пристроенной кухней. Борис Михайлович, спасибо ему, похлопотал для меня, пока я был в Пскове – его стараниями вся сотня получила опустевшие дома в северном посаде Ругодива близ Наровы. Мой дом не был исключением, хотя в отличие от многих, из моих окон второго яруса была видна водная гладь, по которой постоянно ходили большие лодьи.
– Опять тебя Борис Михайлович вызывает? – спросила вышедшая на крыльцо Настасья.
Я молча кивнул, засунул нож за голенище сапога, а затем встал и обнял жену. Настасья отвернула голову и сложила руки на груди, отстраняясь от меня.
– Обиделась? – спросил я, но Настасья ничего не ответила.
Мы с Настасьей уже больше года живем вместе, но семейного счастья у нас нет. Даже рождение сына не растопило льда между нами. Настасья хорошая жена и делает все как полагается, но не более. Было видно, что ей все еще больно в душе от произошедшего горя, которое и привело к нашей поспешной свадьбе. Настасья была благодарна мне за спасение, но этого оказалось недостаточно, и постепенно она стала отдаляться, а в последнее время появились упреки в мою сторону. Боль, которую она испытывает, начала вырываться наружу, и моя молодая жена стала превращаться в угрюмую, ворчащую бабу. Мне было больно смотреть на это, но что предпринять, я не знал.
– Пойду сына проведаю… – сказал я, разжимая