до критической точки и из ее глаз полились слезы. – Я не виновата. Простите, пожалуйста. Это все они. – Показала она в пустоту.
Валентина Петровна обернулась, но Куля, как верный представитель своей породы, воспользовавшись ситуацией, не замедлил слинять по-тихому. Его и след простыл.
– Вот сорванец – не сдержалась учительница. – Ну, ничего, я до него доберусь. А ты не плачь, не плачь. Ничего страшного. Все хорошо, что хорошо кончается. Пойдем со мной в учительскую, посидишь, успокоишься, там ты мне все расскажешь.
Она обняла девочку, и они пошли в сторону учительской. Несколько раз у Клавы от плача вздрагивали плечи.
В учительской никого не было. Она подвела Клаву к одному из столов и посадила на мягкий стул рядом. Девочка уперлась локтем в поверхность стола и опустила свой подбородок на согнутую кисть. К этому моменту она несколько успокоилась, только покрасневшие, припухшие глаза говорили о только что пережитом волнении. Учительница положила журнал на стол, налила из графина стакан воды и подала ученице. Та приняла стакан подрагивающей рукой и, сказав спасибо, выпила его до дна. Несколько секунд прошло в молчании. Валентина Петровна села напротив, сняла очки, подышала на стекла и неторопливо протерла их маленьким белым платочком. Водрузив очки на место, некоторое время внимательно смотрела на vis avi. Взгляд Клавы был пустым, вся поза ее обозначала обреченность, она смотрела сквозь крышку стола в неизвестную глубину. Ждала своей участи, и понимала свою вину и неизбежность наказания.
– Ну что, успокоилась? – спросила ее учительница на удивление спокойным и даже добрым голосом. Клава подняла на нее свои глаза и не увидела в облике учительницы ожидаемой строгости и недовольства. Глаза преподавателя таинственно сузились, в уголках их появились тонкие морщинки. Если бы не ситуация, такой взгляд можно было расценить как лукавство, но Клава видела в нем доброту. Так оно и было.
– Ну, что Шевцова, натерпелась? – участливо начала наставница, по-видимому, длинный монолог, призванный отразить стремление каждого настоящего педагога к нравоучению и уроку.
Та немного повздыхала в ответ и опустила лицо.
– Н-да – продолжила учительница. – Не знаю даже, что и делать. Как журнал у тебя-то оказался?
Клава молчала, отвернувшись в сторону окна. Она не была растеряна, как несколько минут назад, ее наполняло чувство усталости и какой-то опустошенности, смирения и готовности к любому приговору. Не хотелось выдавать учителя. Она понимала, что это неверно оставлять классный журнал в кабинете после урока, и если скажет правду, то у классного руководителя могут быть проблемы. С другой стороны к ней пришла мысль, что проблемы будут в любом случае. А ну и ладно, накатило равнодушие и мягкой подушкой легло на сердце, готовясь смягчить любой удар.
– Что молчишь? Небось, Галина Петровна попросила отнести?
Ответом ей было молчание.
– Не хочешь учителя выдавать? Это похвально, конечно. Говорит