«Хочешь не бояться власти? – благотвори. Если же злое творишь – бойся! Не напрасно царь меч носит, а на месть злодеям и в защиту добродеям».
– Гойда! – кричали всадники.
– Гойда-гойда-гойда… – отвечало им эхом заснеженное поле. Словно все мироздание было на их стороне, соучаствуя в праведном и святом промысле верных отроков Господа и слуг царских.
А впереди снова лишь ночь под прозрачным небом со звездами, огромный диск полной луны, снег, храп коней, лай собак, запах пожара и жажда новой крови – гойда!
Вся эта картина рухнула, как сорвавшийся с балки театральный занавес, и Вестник снова оказался в своей комнате. В холодном поту, с сердцем, готовым вырваться из груди, и ужасом оцепенения в широко раскрытых глазах. Ему казалось, что сейчас его вывернет наизнанку от абсолютной остроты и достоверности увиденного. Это не было кошмаром сна, когда пробуждение постепенно возвращает сновидца к реальности. Это было частью его пробужденной душевной памяти. Это был не как бы он – а точно он. Вестник помнил и ощущал это каждой клеткой своего тела. Он все-таки не сдержался, и его стошнило прямо на пол. Легче не стало. Как жалел он сейчас, что согласился все это увидеть.
– Это действительно был я? – с трудом произнес он.
– Да. И не в самом страшном и постыдном варианте прожитого. Хотя бывали судьбы и получше. А некоторые – значительно лучше, – загадочно улыбнувшись, сказал его Гость.
– Мне жить с этим теперь?
– Да, и какое-то время эти воспоминания будут терзать тебя. А потом все сгладится. Но знать и помнить этот эпизод ты теперь будешь всегда.
– Значит… на Страшном суде… – попытался Вестник продолжить свою мысль.
– На Страшном суде человеческие души познают все, что помнят. Испытанное тобой сейчас – лишь малая частица того, что придется узнать и принять. Сей суд станет самым страшным и беспристрастным, ибо судить мы будем сами себя. И совесть – голос Божий, дремлющий в душах земных, – станет для каждого из нас неумолимым судьей.
– Они не выдержат, – с отчаянием произнес Вестник.
– Выдержат, души не сходят с ума, но, свершив этот суд, они станут другими – святыми и чистыми. В этом и суть замысла Божьего – дать душе все пережить, все запомнить, все понять и всему узнать цену. Ведь еще Конфуций понял, что чем строже и безжалостнее ты осудишь сам себя, тем справедливее и снисходительнее будешь судить других.
Отрезок линейного времени, пока душа пребывает в теле, ощущается людьми и душами долгим веком. И это, как я уже говорил тебе, тоже нужно, чтобы каждая душа имела опыт ощущения времени радости и времени страданий, глубокого отпечатка вины и выраженного чувства несправедливости, торжества подвига, восторга благодати и горечи поражения. И век у каждого воплощения бывает разным, когда-то долгим, а когда и кратким. Так все познается в сравнении.
– Как мудро все устроено, – задумчиво проговорил Вестник. – Мудро,