его, словно в гигантской мышеловке, тяжёло и неудержимо. Его сознание снова превратилось в точку. Она слабо вспыхнула в полном мраке, а потом её закрутило вокруг незримого центра как в центрифуге. Какая-то слабая связь, державшаяся за этот центр, натягивалась и истончалась, всё быстрее было вращение. Всё это длилось один миг. Нить оборвалась, и точку выбросило далеко-далеко во мрак. И больше не осталось ничего.
*
Его словно подбросило. Как будто спрессованный в точку резиновый баллон внезапно надули огромным давлением. И он приобрёл форму. Форму человеческого тела. Ощущения кожи непривычно саднили. И ощущать своё тело казалось непривычно. Это было так досадно, что далеко не сразу понял, что кроме этих ощущений чего-то не хватает.
В животе что-то тяжело оплывало, конечности тянулись в стороны. Но в полной темноте. Вся эта осязаемая чувствительность была где-то внутри темноты. Внутри него. А снаружи ничего не было. Не было вообще чего-либо, что можно было бы назвать наружным. Ни света, ни звуков, ни запахов.
Потом вполз вкус. Вернее, сперва проявился опухший язык, теснившийся среди зубов. Там было сухо, вязкая слюна, которую хотелось сглотнуть, и никак не получалось. Силясь сделать это, провёл какое-то время, пока не услышал первые слова:
…если бы он там и смог сесть, то кто бы его потом забирал? Этот полёт изначально был перегружен рисками.
Слова были тоже сухими, вязко расползающимися и слабо ощутимыми. И похоже были далеко не первыми. Вереницей они тянулись откуда-то сверху:
– И то, что он успел приземлиться до усиления ветра, это большое везение.
– Не везение, а расчёт, – второй голос тоже глухо слышался, но обладал большей силой. И даже сквозь ватную темноту звучал решительностью. А первый словно обволакивал его мягкой плотной массой:
– Это был расчёт с большими ограничениями. И чудо, что он вообще сумел приземлиться.
– Не чудо, а мастерство, – упрямо возразил второй, нарезавший фразы словно широкий нож, от буханки отрезающий ломти хлеба.
– Ты его выделяешь как мастер лучшего ученика. И я могу тебя понять…
– Не можешь. Он не лучший, и я строго взвешиваю положение, – в темноте повисла неопределённая пауза, а потом тот же голос продолжил, – А теперь давай оставим разбор полётов, потому что я пришёл сюда посмотреть его состояние вживую. Свяжусь с тобой позже.
Темнота стала беззвучной. Ринкто понял, что разговор был по интеркону, и рядом с ним только командир. И тот, наверное, вот-вот готов уйти. А так хотелось узнать от него, что происходит. Очень хотелось подать голос, но Ринкто забыл, как это.
Вдруг почувствовал на плече плотное, крепкое прикосновение. От него шло тепло. Потом где-то в стороне раздался шорох, и твёрдый голос отлетел куда-то туда:
– Дина, привет. Как он нынче?
– Уже заметно лучше. Первые дни было совсем тяжело, но сегодня уже констатировали состояние как стабильное, –