здесь меняли на товары. И главным мерилом был скот.
Взамен скота киргизы получали разный металл, ткани, табак, хлеб, и прочие хозяйственные нужности.
До сих пор в народе осталась недобрая слава о Дюковом овраге – продавал тайно некий Дюков будто бы хивинцам русских девчат, а баранов в оплату брал столько, сколько можно было выстроить вдоль оврага…
Зимой Меновой двор был безлюден. Киргизы приходили к купцам Оренбурга и брали у них нужный товар, договаривались о стоимости, и расплачивались летом, честно пригоняя скот и отдавая его по летней базарной цене.
Пустовавший зимой, к лету Меновой двор оживлялся. Запах разогретой кожи, пота и навоза витал вокруг.
Кольку ещё школьником взял с собой на Меновой двор Михал Григорич – он был старостой в тамошней церкви и очень гордился тем, что лично встречал нового оренбургского Владыку, внепланово заехавшего в их церквуху. Газетную вырезку о сем событии он хранил в красном углу за образами и на Меновом дворе бывал частенько. По базару Михал Григорич передвигался степенно и неспешно, осознавая солидность своей должности. Колька семенил следом, еле успевая вертеть по сторонам головой.
Палило солнце, толкотня и галдеж базара нахлынули и оглушили. В мареве полдня приехавшие татары, киргизы, башкиры, русские, хивинцы спорили, стучали, кричали, торговались, расхваливали товар, размахивая руками и смешивая языки и жесты.
Взгляд зацепился за странные мохнатые лошадиные ноги с когтями. На минуту Коле показалось, что напекло голову. С трудом отведя взгляд от узловатых двупалых когтистых лап, Николай посмотрел вверх. Сверху на него, покачиваясь на изогнутой шее, смотрела печально и мудро волоокая голова животного.
– Верблюд! – догадался Колька.
Толстые губы верблюда неспешно шлёпали вправо и влево, показывая крупные пеньки желтоватых зубов. Тихо позвякивая, покачивалась на морде упряжь, огромные ресницы редко взмахивали, спугивая сидевших мух. Два горба на спине дополняли эту чудо-картинку. Шум базара отодвинулся на задний план, и мальчик застыл, заглядывая в печальные зрачки, в которых притихла мудрость вселенной.
Хозяин верблюда, хитроглазый киргиз, в кафтане с кушаком и остроносой шапке с опушкой, стоял в стороне и что-то быстро лопотал соседу-торговцу, изредка бросая косой взгляд на разинувшего рот мальчишку.
Вдруг в мерном жевании челюстей что-то произошло, верблюд странно дёрнулся, вдохнул, и … мокрый шматок слюны залепил Кольке пол-лица.
Это было так противно и унизительно, что Николая и сейчас передернуло.
Он помнил, как мерзко пропитывался слюной рукав, которым он вытирал лицо, и гадкий дробный хохот хозяина-киргиза, который, видимо, ожидал этого, и сейчас заливался смехом, откидывая голову и держась короткими пальцами за бока.
Верблюд уже смотрел совсем не задумчиво и мудро, а нагло и презрительно, сверху вниз….
– Н-ну, верблюд, он такой… Он большой, – слова для описания как-то сразу кончились, а Илюха, бросив