в отдельные абзацы, ожиревшие на материальных базарных интересах, вдруг открывшие
для себя мир духовных ценностей, жадно вцеплялись в книги
«Божественная комедия» Данте, «Война и мир» Толстого,
«На тревожных перекрестках» Ваупшасова, «Белый раб» Хилдрет,
«Исповедь сына века» Мюссе…
И ведь это была не просто книга «Война и мир» – это же была
тайна, эпопея, икона, уроки нравственности, торт со взбитыми
сливками, ведро яблок, вожделенная колбаса и вечный спектакль
жизни… без антрактов. Птеродактиль жадности раздавил почти всех
личинок, и выжившие, создали новую цивилизацию. Жадным
до мысли было невозможно отдать книгу назад, как вдруг икону
вернуть в храм или крестильный крест, кстати, для них это были
равные
предметы
клирикального
быта.
Интеллектуально
продвинутые демонстрировали свои приобретения в виде
не принадлежащей им книжки своим знакомым, удваивая свой
авторитет. Не имея желания расставаться с книгой, врали что угодно
по поводу ее местонахождения, угощали всякими мнаками, а потом
сообщали, что стоимость книги выплачена продуктами. Это
приводило в восторг дикарское сообщество рабочей среды, вдруг
пораженное молнией счастья мысли. Всё это значило, что и они так
могут, что теперь и они знают, как называется торт по-английски, —
это «кейк» (cake), а не «саке» (с доминантой на льющуюся мочу).
Моменты настоящего прозрения среди дыма и пьянок нравились
этим недалеким людям, но книги-то возвращать было жалко, и сетования папы на утрату его духовной ценности и мамы – на их
высокую стоимость, и вообще на их стоимость возмущала
оглуплённые
рабскими
трудами
на
благо
процветания
социалистического отечества головы. За братскими праздничными
столами считали не как иначе, именно по головам. Стада невинных
угнетенных не подразумевали иного отсчета. Где-то они сильно
просчитались, видимо в самом начале своей жизнедеятельности, оттого сеновалы, пищащие мышами, наполнялись воздухом любви
и опытом размножения. За покупку книги мать до сих пор грозит
«размозжить» мне голову. Не говоря уже об изданиях теперь уже
книг моего собственного сочинения. Она считает меня дебилкой
от рождения, как до того считала моего отца, когда он вместо
колбасы приносил домой книги, сам читал, мне читал, обсуждал
прочитанные книги со своими друзьями. Друзьями папы были: Юрий
Владимирович Малышевский, директор музыкальной школы № 1, в которой я училась, – Малышевский был одноклассником папы.
Далее по степени приближенности в пространстве – Михаил
Михайлович Хробостов – скрипач и учитель музыки, полуслепой
калека, подрабатывающий собиранием удлинителей и всякой
электротехники