смешанный темный лес?) с высоты ее полета казался со-зданием вполне со-человеческого масштаба. Медленно очерчивая круги, она спустилась на землю возле этого внеисторического строения, внесенного в анналах города в эпоху историческую.
Возвращалась она в свое пристанище на площади Свободы, будто отматывала назад кинопленку: мимо Palace de Ville, фиолетово-желтых клумб, жонглирующих хрустальными каплями фонтанов, по осевому проспекту. Вспомнился месье: «Ах… Верно, уже ушел. И она никогда больше не увидит глаз цвета зеленой луны». Но уже издалека она узнала его силуэт на фоне светлого здания. Теперь на плечи мосье было наброшено серое пальто, он присел на корточки перед черной шляпой. Ссутулившись, стал растирать, дышать на озябшие ладони. Это было и по-детски, и в то же время с каким-то неистребимым достоинством, не утраченным в его, казалось бы, униженном положении. У дамы в груди, будто вспыхнула газовая конфорка, и радость обожгла горло: «Он здесь!» Его достоинство из человечности и благородства, почти утраченного людьми, потрясло её, поразило, стало переформатировывать ее, как пламя свечу. Несу-светный Раскольников в сравнении с этим человеком – Люцифер, возомнивший душегубством жалкой старухи спасти несчастных от бедности, которая не порок… А ведь кто беден, тот и благ, poоr есть pure! – молниеносно пронеслось в голове дамы, прежде чем она остановилась перед лицом человека у шляпы.
– Вот, иду обратно, в гостиницу, – она будто продолжила начатый разговор. – Я писательница, месье, и всю жизнь искала своего читателя. Вы, быть может… вероятно, и есть тот самый мой идеальный читатель. Я нашла своего Читателя. Разрешите? – она извлекла купюру и почтительно положила в шляпу. – Примите, пожалуйста.
Он принял банкноту, свернул ее в трубочку и сжал в кулачке. Руки у него были тонкими, точеными, пальцы длинные, как у музыканта или художника, не знавшего черной работы. Он прижал кулачок к щеке:
– Мерси, мадам. Вы знаете, это большие, очень большие деньги для меня.
– Это вы меня простите. Вы заслуживаете всех сокровищ мира. Вы… – она стушевалась, – вы можете оказать мне одну большую любезность?
Месье поднялся, переминаясь с ноги на ногу, кинул на нее взгляд (она чуть не лишилась чувств), опустил глаза:
– Какую?
– Имя?! Как вас зовут? Пожалуйста, месье!
– Теодорик, – тихо ответил он.
– Ах, какое имя! – воодушевилась дама. – Совершенно замечательное. Вы знаете, месье Теодорик, я впервые в этом городе, с тургруппой, послезавтра рано утром уезжаю. Далеко. А так хотелось бы послать вам открытку, несколько открыток, но для этого мне нужен адрес. Будьте так добры, дайте, пожалуйста, ваш адрес!
– Открытку? – он посмотрел на нее, и его большие глаза стали огромными, глаза, в которых плескался океан доброты, серо-зеленые глаза, с точкой от острия шпаги посредине. – Moi j’abite seul, toujour seul, seul, seul,3 – по-французски это звучало мягко, по-детски