разочаровал его я.
Губарев обиженно засопел, сбивая носком кроссовки крапиву. Видимо, оставшееся до вечера время он пребывал в попытках снять завесу со столь волнующей тайны, потому что мы с ним больше не разговаривали.
Я помню все, как будто это случилось вчера…
Каждый момент, даже самый незначимый.
Я рисовал это снова, и снова, выдавливая из себя красками, выскребая мастихином, я множил и множил копии, пока окружающие не решили, что я окончательно сошел с ума, и не наступили тишина и забвение.
А потом вдруг это стало модно…
Горит костер, Геныч, похожий в его отсвете на меднолицего дьявола, помешивает палкой угли, Костик, Наташка и Вовка спят, а Трифонов со Светкой уединились в кустах…
Трифонов со Светкой уединились в кустах, и до меня доносились отголоски ее смеха, шелест одежды, жужжание молнии, расстегиваемой на джинсах.
Геныч проследил направление моего взгляда.
– Потерпеть не могут… Вот молодежь пошла… – внимательно посмотрев на мои скорбно поджатые губы, он добавил. – Нравится она тебе?..
Я неопределенно пожал плечами.
– Да я же вижу, нравится! – усмехнулся Геныч. – Так отбивай, за чем дело-то стало?! Или так и будешь в углу сидеть?..
Я тоже усмехнулся:
– Я же не могу человеку стать насильно интересен…
– Так ты потому человеку и не интересен, – отрезал Геныч, – что сидишь и молчишь все время с умным видом. Девушки-то задорных любят, весельчаков…
– Геннадий Андреевич, – попросил я, – можно я не буду с вами обсуждать, кого любят девушки?
Не дожидаясь его ответа, я отошел от костра, спустился к реке и достал сигареты.
Я вовсе не был некурящим, как меня считали в халупе.
Просто я не понимал, почему курение должно обязательно относиться к актам коллективной деятельности. Они бы еще в туалет вместе ходили. Мне нравилось курить одному и редко, когда мне реально этого хотелось. На станции я обычно шел на пристань, садился на край дощатого настила, смотрел на пароходы, медленно и торжественно уходящие за горизонт, на чаек, носящихся над водой с визгом пожарной сирены, на солнце, плавающее в прохладных сумрачных водах…
И незаметно выкуривал полпачки.
На второе утро солнца не было.
Сначала я считал их, потом сбился со счету, все утра слились в непрерывную тягостную процедуру поднимания своего тела с земли и задания ему определенного направления.
Но то утро я хорошо запомнил. Солнца не было, небо хмурилось ватными тяжелыми облаками, и бурлящая внизу река выглядела какой-то особенно яростной и непримиримой.
– А нам обязательно по нему идти? – Светка выразила общее сомнение относительно надежности сооружения, находящегося перед нами.
– Этому мосту уже сто лет, – усмехнулся Геныч, – пока ничего не случилось… Все ходят.
– Это пока, – загробным тоном произнес Королев.
Он посмотрел почему-то на меня. Я посмотрел на мост, от которого у меня сводило в желудке, потом на Вовку…
– Нет, ребята, – Геныч вдруг разъярился. – Вы просили,