до падения своими разжжениями. За меня и Пророк укоряет падших, говоря: дух блуда ввел их в заблуждение (Ос. 4, 12), потому что я был виновником их преткновения. Многократно смущал я и тебя, но всякий раз был низложен тобой». Антоний же, возблагодарив Господа, небоязненно сказал врагу: «Поэтому и достоин ты великого презрения. Ибо черен ты умом и бессилен, как отрок. У меня нет уже и заботы о тебе. Господь мне помощник, и я буду взирать на врагов моих (Пс. 117, 7)». Черный отрок, услышав это, немедленно с ужасом бежал от слов сих, боясь уже и приближаться к Антонию.
7. Такова была первая борьба Антония с диаволом; лучше же сказать, что и это в Антонии было действием силы Спасителя, осудившего грех во плоти, чтобы оправдание закона исполнилось в нас, живущих не по плоти, но по духу (Рим. 8, 34). Но и Антоний не пришел в нерадение и небрежение о себе от того, что демон уже побежден, и враг не перестал расставлять ему сети, как побежденный, но снова ходил как лев, ища удобного случая напасть на подвижника. Антоний же, зная из Писания, что много козней у врага (ср. Еф. 6, 11), неослабно упражнялся в подвигах, рассуждая, что если враг и не мог обольстить сердца его плотским удовольствием, то, без сомнения, покусится уловить иным способом, потому что демон грехолюбив. Посему-то Антоний более и более умерщвлял и порабощал тело, чтобы, победив в одном, не уступить над собой победы в другом. Поэтому приемлет он намерение приобучить себя к более суровому житию; и многие приходили в удивление, видя труд его, а он переносил его легко. Душевная его ревность с течением времени стала уже добрым навыком, и потому он оказывал великую тщательность даже в самом малом, что усваивал от других. Столь неутомим он был во бдении, что часто целую ночь проводил без сна и, повторяя это не раз, но многократно, возбуждал тем удивление. Пищу вкушал однажды в день по захождении солнца, иногда принимал ее и через два дня, а нередко и через четыре. Пищей же служили ему хлеб и соль, а питием одна вода. О мясе и вине не стоит и говорить, потому что и у других рачительных подвижников едва ли встретишь что-либо подобное. Во время сна Антоний довольствовался рогожей, а большей частью возлегал на голой земле. Никак не соглашался умащать себя елеем, говоря, что юным всего приличнее быть ревностными к подвигу и не искать того, что расслабляет тело, но приучать его к трудам, содержа в мыслях апостольское изречение: когда я немощен, тогда силен (2 Кор. 12, 10). Душевные силы, повторял он, тогда бывают крепки, когда ослабевают телесные удовольствия. Чудна подлинно и эта его мысль. Не временем, как полагал он, измерять должно путь добродетели и подвижническую ради нее жизнь, но желанием и произволением. По крайней мере, сам он не памятовал о прошедшем времени, но с каждым днем, как бы только полагая начало подвижничеству, прилагал больший труд о преспеянии, непрестанно повторяя сам себе изречение апостола Павла: забывая заднее и простираясь вперед (Флп. 3, 13), и также припоминая слова пророка Илии, который говорит: жив Господь Саваоф, пред Которым я стою! сегодня я покажусь ему (3 Цар. 18,