из-под удара, перевернувшись вниз головой.
Манёвр неожиданно удался. Мне снова повезло, а своей везучестью в воздухе я славился давно. Мессершмитты не столкнулись, они нежно потёрлись друг о друга животами, словно дельфины-родственники.
Самолёт Гофмана в следующую секунду рухнул вниз, а я сумел удержать машину и не свалился в штопор. В итоге Гофман прыгнул с парашютом, а его Мессершмитт разбился. Если не скромничать, то можно смело сказать, что седьмого июня тысяча девятьсот сорок первого года я, сам того не желая, сбил свой первый Мессершмитт.
Гофмана, бедолагу, увезли на карете «скорой помощи» в госпиталь, а я сумел посадить свой самолёт «на брюхо», всего лишь сломав крыло и погнув винт. Моя рассечённая бровь – не в счёт.
Что началось на аэродроме после того, как самолёты столкнулись, – передать словами невозможно. Муравейник, в который сунули дымящуюся головешку, – вот сравнение, которое первым приходит на ум, но оно слишком банально и явно не отражает того, что было на самом деле.
Геринг, страшно налившись томатным цветом, укатил на лимузине, не сказав ни слова. Партийных бонз в течение пяти минут, словно в условиях спешной эвакуации, увезли куда-то в закрытую гостиницу под Берлином, где устроили грандиозный банкет. Там всё было, но, тем не менее, какой-то кислый и вечно всем недовольный тип всё же «капнул», и скрыть неприятный воздушный инцидент от фюрера не удалось.
3
В тот же день вечером меня посадили под домашний арест. Потянулись странные монотонные дни. Никто за мной не заезжал, чтобы везти на аэродром, а выйти я мог лишь пешком в ближайший городок, который не имел прямого автобусного сообщения с Берлином.
Хороший был городок, не помню мудрёное его название, уютный и чистенький, но там можно было купить лишь хлеб, сигареты и спички. О всех перемещениях, вплоть до того, какой походкой ты вышел на крыльцо магазина и каким манером закурил папиросу, глазастые провинциалы немедленно докладывали местному полицейскому начальнику, у которого на самом почётном месте рабочего стола величественно стоял чёрный эбонитовый аппарат прямой телефонной связи с гестапо.
Когда я сидел под странным домашним арестом, у Гельмута случилась авария, – прорвало старую канализационную трубу, видимо, ещё времён канцлера Отто фон Бисмарка.
Мы всю ночь черпали фекалии. Я держался бодрячком, и милый Гельмут после столь запоминающегося пахучего инцидента, который без моей помощи, наверняка, принёс бы ему множество неприятностей по службе, проникся ко мне особенным уважением.
Когда наша эпопея по сбору плодов цивилизации закончилась, утром за рюмкой коньяка, которым я с удовольствием угостил умаявшегося садовника, Гельмут, зарумянившись, как девушка от комплиментов, поведал нечто очень интересное.
Оказывается, особнячок, в котором мне довелось жить, не такой простой, каким кажется. В подвале, из которого мы накануне старательно черпали необыкновенную