появлялся на экране телевизора. Называла его «непричесанный» и повторяла, встряхивая волосами: «В самом деле, разве у этого типа голова президента?» Папа, я так думаю, боялся его и вел себя сдержанно. Интуитивно мы все чувствовали: чем меньше о нем говорить, тем лучше, и малейшее недовольство, высказанное вне семьи, могло доставить нам огромные неприятности. В доме не было его фотографий, никто не говорил о его активной деятельности. Словом, все мы инстинктивно вели себя осторожно.
В школе, наоборот, ему поклонялись. Повсюду висели его изображения; каждое утро мы пели национальный гимн перед его огромным портретом на фоне зеленого флага; мы кричали: «Ты – наш Вождь, мы следуем за тобой, бла-бла-бла»; и на уроках или переменках ученицы гортанно произносили слова «мой кузен Муаммар», «мой дядюшка Муаммар», в то время как учителя говорили о нем как о полубоге. Нет, как о Боге. Он был добрым, заботился о своих детях, он был всемогущ. Все мы должны были называть его «папа Муаммар». Его значимость казалась нам колоссальной.
Мы зря постарались переехать в Сирт, чтобы сблизиться с семьей и почувствовать себя составной частью общества: «прививка» не принялась. Люди Сирта, окруженные ореолом своего родства или близости к Каддафи, считали себя хозяевами вселенной. Словом, аристократы, приближенные двора против деревенщины и мужланов. Вы приехали из Злитена? Смехотворно! Из Бенгази? Смешно! Из Туниса? Позор! Несомненно, что бы мама ни делала, она становилась источником позора. А когда она открыла в центре города, недалеко от нашего дома на улице Дубаи, уютную парикмахерскую, куда поспешили все элегантные дамы Сирта, презрение только увеличилось. Однако она была талантлива. Все признавали ее умение делать самые красивые прически в городе и фантастический макияж. Я даже уверена, что ей завидовали. Но вы даже не представляете, насколько Сирт задавлен традициями и целомудрием! Женщина с открытым лицом может подвергнуться оскорблениям на улице. И даже под покрывалом она может вызвать подозрения. Какого дьявола она делает на улице? Не ищет ли она приключений? Не завела ли она с кем-нибудь связь? Люди шпионят друг за другом, соседи следят за приходами и уходами соседей, семьи завидуют друг другу, защищают своих дочерей и сплетничают о чужих. Постоянно работает машина сплетен.
В школе было вдвойне тяжелее. Я была не просто «дочь туниски», а более того – «дочь салона». Я всегда сидела одна на лавке, в стороне. И я так и не смогла завести подругу-ливийку. Позже я, к счастью, сошлась с дочерью ливийца и палестинки. Потом с одной марокканкой. Затем с дочерью ливийца и египтянки. Но с местными девочками – никогда. Даже когда я солгала, что моя мать – марокканка. Мне казалось, что это не так страшно, как туниска. Но это оказалось даже хуже. Итак, моя жизнь главным образом крутилась вокруг салона. Он стал моим царством.
Я бежала туда после занятий. И там я оживала. Какое наслаждение!