фонда.
И тем более я говорю не о тех, кто сделал тотальное вранье своей профессией.
Когда возникают споры о том, надо или не надо в принципе вступать в дискуссии с кем-то из этих деятелей, в моей памяти неизбежно возникают полузабытые картины далекого дворового детства. Например, такая:
– Привет!
– Привет!
– Чо делаешь?
– Да ничего…
– Пошли на пустырь!
– А чего там делать?
– Как чего делать? Говном кидаться.
– Это зачем?
– Ну как зачем! Кто в кого сколько раз попадет.
– Да не, не хочу.
– Боишься, что ли?
– Да нет, не боюсь. А просто неохота.
– Боишься, боишься…
Ну, в каком-то смысле – да.
Нет, я не об этих.
Я о тех, кто по каким-то неясным для меня причинам заставили себя вдруг поверить в то, во что они не верили всю свою сознательную жизнь. И – наоборот – усомниться в том, что было для них совершенно очевидно все прошедшие годы. Так, как будто их собственный социальный, культурный, нравственный и чувственный опыт не значит ровно ничего или как будто он внезапно, при первых же порывах ветра облетел, как с белых яблонь дым.
Речь в данном случае я пытаюсь вести о том, что происходит внутри так называемого культурного сообщества, представителям которого, как мне всегда казалось, свойственно в понимании некоторых вещей и явлений руководствоваться в том числе и чувством стиля, и чувством языка.
Ну хорошо, хочется сказать некоторым из них, вы не склонны доверять огромному числу свидетельств и документов, считая их “конъюнктурно подобранными”. Но своему чувству стиля, но сформировавшемуся за годы и десятилетия опыту распознавания лжи и пошлости, но и просто интуиции вы тоже не доверяете? А тогда— чему? Или вам просто ХОЧЕТСЯ, чтобы было именно так, а не эдак? И под это “хочется” подверстывается все что угодно? Это я, допустим, могу понять: мне вот тоже хочется, чтобы я оказался прав, – кому же этого не хочется. Но почему вам так мучительно, до чесотки, хочется именно ЭТОГО – вот главный и мучительный вопрос.
И почему вдруг активно заработал в этой просвещенной, казалось бы, среде рудимент архаического родоплеменного сознания и бинарная оппозиция “свое – чужое” выступила на первый план, заслонив собою все то, на чем вроде бы базируется сознание современное? Почему “наше – не наше” оказывается сильнее и уважительнее, чем “правда – неправда”, “хорошо – дурно”, “честно – нечестно”, “красиво – уродливо”?
И почему возникли в изрядном количестве холодные и бесстрастные с виду “объективисты”, с вальяжным видом интересующиеся: “А почему вы так уверены, что… А почему вы не можете предположить, что… А у вас есть неопровержимые доказательства того, что… ”?
На системе доказательств, как известно, базируются точные науки. Но ученый приводит свои доказательства, находясь внутри научного сообщества, и это сообщество признает или не признает его правоту, потому что мыслит в тех же