всех заныкались.
Я, изредка постреливая, не давал цепи подняться в атаку, одновременно следя за расходом патронов. И ждал, когда Наташа мне скажет о готовности нашего средства к передвижению. Сигнал к возможности быстрого бегства с этого незадачливого места.
Но дождался только шума за спиной и выстрелов.
Обернувшись, увидел, как из руки любимой жены падает на траву револьвер, а на ее груди, на белом фартуке, расцветает алая роза из артериальной крови.
Три вооруженных винтовками человека – по виду мастеровых, продирались через лес к поляне нашего отдохновения. Четвертый падал, схватившись рукой за тонкую березку и зажимая другой горстью себе грудь.
Я вскинул карабин. Трое поочередно упали как подломленные, приготовившись удобрить родную землю. Затем боек сухо щелкнул. Патроны в магазине кончились, а набить новый времени мне не оставили. Из леса на нас дружно пер вооруженный народ уже массой.
Бросил винтовку, подбежал к жене, услышав от нее последнее:
– Прости, любимый…
Потом на губах Наташи стала пузыриться красная пена, и глаза ее – синь небесная – застыли, подернувшись свинцовой окалиной.
Как в руке оказался «манлихер», я и не заметил.
Бил врагов на выбор, как в тире.
Семеро пали.
Потом патрон заклинило. И над телом убитой жены я сошелся с ними врукопашную, используя австрийский автоматический пистолет как примитивную дубинку, благо ствол у него длинный.
Ну, не Джеки Чан я, и не Чак Норис.
Подсекли ноги.
Навалились массой.
Ударили об землю.
Сели на руки на ноги вчетвером, а пятый с размаху плюхнулся на грудь, выбив из легких весь воздух.
Кто-то крикнул:
– Приказано его живым брать!!!
Но тот, кто сидел на моей груди, глумливо ухмыльнулся щербатым ртом и ответил невидимому командиру:
– Будет он вам живой, но некомплектный.
После чего выхватил с поясных ножен бебут и воткнул его мне в правый глаз.
Потом – в левый.
Дикая боль… Последнее, что я ощутил в этом мире.
Мутный молочный свет вместо ожидаемой черной темноты – это все, что я увидел, когда очнулся. Молочный такой сумрак. Матовый. Попробовал дернуться, но тело мое оказалось плотно упаковано.
«Плен, – первое, что пришло в голову. – Приехали. Максим Грек. Триптих темперой. «Слепой страстотерпец», мля, как на иконе».
Как же пить-то хочется… Сушняк, как с хорошего такого похмела. Рот как наждачкой обработали. Да, да… Оно самое: вокруг ва-ва, во рту ка-ка, головка бо-бо, денежки тю-тю.
Но больше, чем пить, – хочется как раз наоборот.
А еще больше хочется определенности.
Дернулся еще раз – бесполезно. Скрутили на совесть за все отростки. Как же я теперь отлить-то смогу? Разве что под себя. От нерадостная перспективка…
– Мм… – только и смог произнести.
Язык опух и еле шевелился.
И никто, натурально никто не отозвался на мои потуги к общению.
Потом