в страхе?
А то Траян, Траян!..
Ну что Траян?
После отставки из армии в безумной попытке спасти себя и родителей Ларций бросился за помощью к сильным и богатым. Прежде всего к тем, кто пользовался уважением в городе. К своему бывшему начальнику, бывшему консулу Сексту Фронтину.[12] Под его началом Ларций начинал службу. В ту пору ему было шестнадцать, а Сексту – около сорока. Выходит, теперь ему под семьдесят.
Бывший консул встретил сослуживца приветливо, однако выяснить, какое решение Домициан намеревается принять по делу Лонгов, отказался. Сослался на то, что сам попал в немилость. Вся его помощь уместилась в нескольких советах, которые Ларций сгоряча счел издевательскими, а спустя некоторое время, после глубоких размышлений, пришел к выводу, что подобные наставления – явное свидетельство старческого маразма, в которое впал бывший консул. По поводу ввергающей в ужас неопределенности, в которой пребывал его бывший подчиненный, Фронтин выразился с подобающей мудрому человеку рассудительностью: это пустое.
Услышав эти сочувственные слова, Ларций на мгновение опешил.
Всем известно: Рим слезам не верит, но не до такой же степени!..
Потом унял гнев. Старик как ни в чем не бывало принялся вспоминать годы совместной службы. Затем признался, что на досуге занялся составлением трактата по военному искусству. Точнее, собирает различные военные хитрости, способные в трудную минуту помочь любому полководцу. Тут же прочитал несколько выдержек из своей книги.
Ларция взяла волчья тоска: зачем он приперся к этому старому пню? Чтобы услышать байки времен ганнибаловых и покорения греков? Тоже мне стратег нашелся! Тут же осадил себя – на что он, собственно, рассчитывал? Homo homini lupus est. В Риме любят повторять эти слова Плавта.
Между тем старик в белой тоге с широкой красной полосой поделился с гостем:
– Вот чем, Ларций, я теперь заполняю досуг. Собираю все, что способно подтвердить остроту ума и находчивость, более всего необходимые на войне. Я хочу собрать как можно больше примеров, способных научить, а в трудную минуту и помочь любому полководцу принять верное решение. Надеюсь увидеть тебя в числе первых читателей и дотошных критиков моего труда.
Ларций криво усмехнулся.
Старик улыбнулся.
– Полагаешь, ко времени ли старый веник вроде меня взялся за описание деяний тех, кто в полной мере освоил искусство войны? Я считаю, что любое полезное дело всегда ко времени. Например, гимнастика. Мне скоро семьдесят, но я ежедневно проделываю полезные упражнения, совершенствуюсь во владении оружием и совершаю дальние прогулки. А ты? Приседаешь ли по утрам? Разводишь руки в стороны? Тренируешься ли в метании дротиков с коня, не растерял ли навыков обращения с длинным сарматским копьем-кóнтосом?
– В моем положении, – пожал плечами гость, – более пристало позаботиться о памятнике, который поставят в семейной усыпальнице, чем о рукомашестве и ногодрыжестве. Тем более о сарматском