был госпиталь в Лейпциге.
Меня внесли по лестнице в большую залу, где тремя длинными рядами тянулись койки. Меня положили на одну из них.
Вы не можете себе представить, сколько здесь слышалось стонов, проклятий, жалоб! Все раненые были в горячке. Окна были раскрыты. Маленькие фонари мигали на ветру.
Когда меня стали раздевать, я впервые почувствовал такую ужасную боль в плече, что не мог сдержать крика. Сейчас же подошел доктор и упрекнул служителей за их неловкость. Вот все, что я помню из той ночи. Я был как безумный, призывал на помощь Катрин, дядюшку Гульдена, тетю Гредель. Это рассказал мне потом мой сосед, старый артиллерист, которому я своими криками мешал спать.
Только наутро следующего дня я впервые как следует осмотрел палату. Тогда же я узнал, что у меня сломана кость.
Когда я проснулся, рядом стояло с полдюжины докторов. Один из них, высокий брюнет, которого называли «господин барон», начал снимать бинты. Помощник держал таз с теплой водой. Старший доктор исследовал мою рану. Все нагнулись, слушая, что он скажет. Он говорил несколько минут, но из всех его слов я понял только одно – пуля прошла снизу вверх и сломала кость. Я понял, что доктор знает свое дело: пруссаки действительно стреляли в нас снизу.
Доктор сам обмыл рану и забинтовал ее так, что я больше не мог двигать рукой.
После перевязки я почувствовал себя гораздо лучше. Через десять минут служитель, не тревожа раны, ловко надел на меня чистую рубашку. Доктор остановился у соседней койки и сказал:
– Эге! Ты опять здесь, старина!
– Да, господин барон, это я, – отвечал артиллерист, очень польщенный, что его узнали. – Первый раз при Аустерлице ранен был картечью, потом при Иене и Смоленске – оба раза удар пикой.
– Так, так, – отвечал доктор. – И что же с нами теперь?
– Получил три сабельных удара в левую руку, защищая пушку от прусских гусар.
Доктор подошел, развязал бинт и спросил артиллериста:
– У тебя есть крест?
– Нет, господин барон.
– Твое имя?
– Кристиан Циммер, вахмистр второй артиллерийской конной бригады.
– Хорошо, хорошо.
Окончив перевязку, доктор пошел дальше. Старый артиллерист так и сиял.
Услышав его имя, я понял, что он эльзасец, и решил заговорить с ним на родном наречии. Это еще больше развеселило моего соседа.
Артиллерист был человеком высокого роста, широкоплечим, с большим носом, гладким лбом, со светло-рыжими усами. Очень славный парень. Он называл меня «Жозефель» и говорил мне:
– Жозефель, смотри, не ешь лекарств, которые тебе дают. Если они плохо пахнут, они тебе ни к чему. Если бы нам давали каждый день по бутылочке вина, мы бы живо поправились.
Когда я выражал ему свои опасения перед лихорадкой, он сердился и, глядя на меня своими большими серыми глазами, говорил:
– Ты, кажется, с ума сошел, Жозефель! Разве такие молодцы, как мы с тобой, умирают в госпитале? Нет… нет… Об этом и думать нечего.
Каждое