тоже где-то когда-то служила – моя разнузданная фантазия опять к моим услугам. А когда я разыгрываю своего соседа, сказав, что шансонье моя дочь (если бы!), и он верит, его краснеющая жена говорит, что он вообще очень доверчивый. Помалкивала бы, думаю, меж тем как мое воображение, не зная узды, совсем разгулялось на пустом, считай, месте. Хотя как знать. Что ближе к истине – бескрылый реал или художественный вымысел? Отелло ревнует впрок: рано или поздно Дездемоне поднадоест ниггер, и она, как пить дать, изменит ему с другом детства Кассио. Уж мне ли не знать, что такое ревность! Два моих романа и пара-тройка рассказов – не о ревности, а из ревности. По крайней мере, частично. Признаюсь, как на духу.
О, женщины! С международным праздником вас всех 8 марта!
Виновник сегодняшнего торжества стоит, обнявшись со своей Машей – точь-в-точь скульптурная группа из Виллы Боргезе, Уффици или Ватикана – я знаю? Если быть точным, не он обнимает ее, а она – его, нежно поглаживая своими тонкими пальцами лысину, лицо, шею. А он как изваяние – вот почему у меня и возникла музейная аналогия. Я пытаюсь понять ее жесты: счастливые? ласковые? бесстыжие? «Солнышко», – долетает до меня или это мне только кажется? Чтобы солнышком называть отца? Если не знать, что они отец и дочь, то можно принять за парочку, несмотря на возрастную разницу. Гордон классно выглядит для своих шести десятков (или трех двадцаток или двух тридцаток – как угодно читателю). Если бы еще не лысина… Что больше выдает возраст – седина или лысина? У меня то и другое, но в самой начальной стадии. Увы, лысеет не только голова. Взять хотя бы лобок. Почему прежде всего седеют виски? А сколько седых волос и залысин внутри! Имею в виду не только душу. Та как раз хоть и ухайдакалась от жизненных передряг, но лет на сорок потянет, никак не больше. Куда дальше, если даже сын ведет себя со мной как отец и время от времени читает мне нотации. Недавно вот прогуливались с ним по Ботаническому саду, и я не удержался и нарвал Лене нарциссов – так получил от него втык, знакомый мне сызмала всю мою жизнь: «А если бы все так делали…» – «Но так больше никто, кроме меня, не делает то, что делаю я?»
Гордона я знаю давно, хоть видимся мы редко, – он мало изменился, разве что заматерел, омужичился. Кто изменился, так это Маша – из разбитной девицы превратилась в преданную, заботливую, нежную дочку. Не представляю, как бы он выдержал без нее, когда на него всё обрушилось: помню его на поминках-прощалках по жене. Вот когда кончились Машины девичьи заморочки и закидоны (марихуана и экстези) и все тараканы из головы повылезли, а взамен пришла ответственность за отца, который, овдовев, ударился в отчаянный запой. На жене держался дом. Свой бизнес он забросил, с утра отправлялся на кладбище, возвращался пьяный в хлам. Я видел его на сороковинах: вконец измученный, опустившийся человек. Около Маши тогда вертелся приставучий вьюноша – ее бойфренд, уговаривая уйти с ним. Она скидывала его руку со своего плеча и в конце концов отшила – он обиделся и ушел один. Маша осталась с отцом.
О тех