во дворе, где жизнь текла очень строго и по правилам. Только наверху все было не так жестко устроено. Там разведенные и овдовевшие тетушки, прочие родственницы и их дети занимали разветвленный лабиринт комнаток. Количество родственниц, живущих с нами в тот или иной момент времени, зависело от конфликтов в их семейной жизни. Иногда к нам приезжали дальние родственницы искать приюта на несколько недель, поссорившись с мужьями. Некоторые останавливались у нас со своими детьми лишь на короткое время, чтобы показать мужьям, что у них есть где остановиться, что они смогут прожить самостоятельно и потому не зависят от мужей так уж отчаянно. (Эта хитрость часто увенчивалась успехом, и женщины возвращались домой в более сильной позиции для переговоров.) Но другие родственницы приезжали навсегда после развода или каких-то других серьезных невзгод, и это была одна из традиций, которые всегда волновали папу, когда кто-то критиковал обычаи гаремной жизни. «Куда же деваться женщине в беде?» – спрашивал он.
Комнаты наверху были очень простые, с белыми кафельными полами, белеными стенами и небольшим количеством мебели. Тут и там были расставлены очень узкие диваны, обитые разноцветным крестьянским хлопком с цветочным узором, с подушками и плетеными циновками, которые было легко мыть. Мокрые ноги, обувь и даже порой пролитая чашка чая не вызывала здесь такого переполоха, как внизу. Жизнь наверху была намного проще, особенно потому, что там царила традиция под названием ханан – эмоциональное свойство марокканцев, с которым я редко сталкивалась где-либо еще. Ему трудно дать точное определение, но в принципе это свободная, добродушно-веселая, даримая без условий нежность. Люди, которые одаривают тебя хананом, как тетя Хабиба, никогда не грозят отнять свою любовь, если ты не нарочно совершаешь какой-нибудь мелкий или пусть даже крупный проступок. Внизу было трудно ожидать ханана, особенно от матерей, которые были слишком заняты тем, как научить тебя соблюдать границы, чтобы тратить время на нежности.
Наверху было и такое место, где рассказывались сказки. Можно было вскарабкаться по сотне глазурованных ступенек на третий, верхний этаж дома, перед которым открывалась выбеленная терраса, просторная и приветливая. Там находилась комната тети Хабибы, маленькая и скудно обставленная. Ее муж после развода забрал все, надеясь, что, если он когда-нибудь передумает и одним пальцем поманит ее обратно, она тут же склонит голову и побежит назад. «Но он ни за что не забрал бы у меня самое важное, – иногда говорила тетя Хабиба, – мой смех и все те чудесные сказки, которые я могу рассказывать, когда слушатели того стоят». Я как-то раз спросила двоюродную сестру Малику, что наша тетя имеет в виду, когда говорит «слушатели того стоят», и она призналась, что ей это тоже непонятно. Может быть, спросить у тети прямо, предложила я, но Малика сказала: нет, лучше не надо, вдруг еще тетя Хабиба расплачется. Тетя Хабиба часто плакала без причины; все так говорили. Но мы любили ее, и нам даже не спалось