сказал Самохин, протягивая сухую ладонь. – Вечером звякну.
Похлопав Евлентьева по руке, он повернулся и вошел в здание. Полуподвальный проход выходил прямо на площадь Белорусского вокзала. «Видимо, на стоянке Самохина поджидал „Мерседес“,» – подумал Евлентьев и, не медля, зашагал к красному светофору, который горел у самого начала платформы, отражаясь в мокрых зеленых вагонах. Уже горел свет, сквозь открытые двери слышался сипловатый, невнятный голос диктора. Суматошно вбегали запоздавшие пассажиры, стараясь успеть захватить место у окна, вжаться в угол и подремать, пока состав будет тащиться до нужной станции.
Привычная картина…
В Одинцове электричка почти опустела, дальше, до Голицына, она пойдет налегке, гулкая и просторная. Евлентьев вышел на площадь, зябко поежился, все-таки рановато он перешел на облегченную одежду, свитер ему бы не помешал. Прождав автобус минут пятнадцать, он отправился пешком. Все, кого он останавливал, прекрасно знали, где магазин «Маринка», и Евлентьев, шагая через дворы, срезая дорогу на перекрестках, минут за пятнадцать вышел на Парковую. Дальше можно было уже не спрашивать дорогу – номера на домах были написаны масляной краской и потому неплохо сохранились, их не разбили, не содрали, не уничтожили.
Четырнадцатый дом действительно был недалеко. Евлентьев свернул на асфальтированную разбитую дорожку. Вначале прошел мимо всего дома, не задерживаясь, хотя двадцать восьмая квартира явно была во втором подъезде. Что-то заставило его насторожиться. То ли припомнились предостерегающие слова Анастасии, то ли странное поведение Самохина, да и само задание было какое-то диковатое по нынешним временам. Что могло быть в длинном, узком пакете? Деньги? Вряд ли, не те размеры пакета. Документы? Да, скорее всего. Но что стоило тому же Самохину проскочить в своем «Мерседесе» эти двадцать километров? А если у него дача в Жаворонках, как он сказал, то тут вообще по дороге…
Не заметив возле дома ничего подозрительного, Евлентьев решительно шагнул во второй подъезд. Едва поднявшись на несколько ступенек, он увидел приколоченные к стене почтовые ящики. Конечно же, все они были пустыми, прошли времена, когда люди выписывали газеты, журналы, когда писали и получали письма, да и от телеграмм ныне многие отказались полностью. Разве что печальная весть придет, не терпящая отлагательства. А радостная… Нет, радостями перестали делиться в новые счастливые демократические времена. Если что и могло оказаться в почтовом ящике, то какой-нибудь рекламный листок, расхваливающий залежалый товар, угроза из налогового управления, детская или взрослая шалость.
Почти все ящики были раскрыты, дверцы болтались на искореженных петлях и только кое-где еще оставались целыми – значит, в этих квартирах еще на что-то надеялись, еще теплилась там какая-то жизнь. Ящик под номером двадцать восемь тоже был в порядке. Исцарапанный, видимо, несколько раз горевший, не раз взломанный, но замочек на нем был новенький, поставленный, похоже, недавно. А, впрочем, скорее всего его просто меняли каждый месяц, если не чаще.
Евлентьев поднялся на один лестничный