селе Окатове, где он в июне 1992 года проснулся в солнечной и до стерильности чистенькой комнате фельдшерского пункта (Леся оказалась местным медиком), посмотрел на себя в зеркало над умывальником, выпятил распухшую губу, попытался пошире раскрыть заплывший глаз, погримасничал и сказал с усмешкой:
– Ну, здравствуй, родина-уродина!
Не вылезая из постели, Леся спросила:
– Ты женат?
– Темнить не стану. А колец мы не носим. Мы с ней тогда анархистами были. До сих пор так и не сподобились. Глупость это. Лучше уж сразу кастрировать.
В это время на крыльце послышались торопливые шаги и в дверь постучали.
Вячеслав Ильич, будучи уже одетым, по-хозяйски отпер дверь в фельдшерском пункте.
Босоногая девочка подала ему свёрнутый листок:
– Вам телеграмма.
– А откуда ты меня знаешь, дюймовочка?
– Тётя Фиса сказала. Она сегодня на телефоне дежурная. По телефону только что передали.
– Просто МУР какой-то! – произнёс Вячеслав Ильич, разворачивая бумажку.
«Мама в роддоме скорее приезжай Варя».
Подумал: вот бы так быстро всегда всё решалось в этой области… Ночью в койку – утром в роддом…
Храбрился. Шутил.
Но по мере трезвения озадачивался, опять что-то вроде угрызений совести накатывало, так что даже жёлтый клетчатый плащ стал выглядеть на нём вычурно, по-клоунски.
– Убежал – даже лапки не пожал, – из своего уголка подала голос молоденькая фельдшерица.
– Ну, что тебе сказать, Леся! Ты – моя прелесть! Много у меня было, но такая глазастенькая – первый раз!
Она метнула в него подушку.
Он поймал, оглядел. Сказал:
– Я не прощаюсь.
Ответно запустил в неё и юркнул за дверь, исчез из её жизни, думая, что навсегда…
В автобусе – допотопном газике с выносной мордой капота, с никелированной штангой для ручного закрывания двери, Вячеслав Ильич уселся в задний угол и через открытое окно перед отправлением прослушал новости на столбовом радио – о начале забастовки шахтёров Кузбасса, о возвращении Ленинграду имени Санкт-Петербург, о провозглашении независимости Эстонии…
Никнул к окну, выворачивал голову пока проезжали «чёрный дом», о котором он ещё никак не мог сказать, что это – его дом.
И потом задремал с мыслью о необходимости снова вырваться из своей секретной лаборатории в Москве (пришлось ездить шесть раз), чтобы опять и опять кланяться служителям богини архивов Нефтиды в Поморском хранилище, стараясь теперь обойтись без ссоры, другим путём – с подношеньицем различных подарков из столицы (духов «Наташа», конфет «Ну-ка, отними!», пудры «Лебяжий пух») для стимулирования дальнейшего поиска доказательств жизни на земле своего опального предка, для хождения с этими доказательствами по судам, для головоломных и весьма затратных встреч с адвокатами бесконечно длившегося процесса…
3
Звуки пианики вдруг начали приобретать