прочим, Антошка тоже совершеннолетний.
Словно по команде Вячеслав Ильич схватил телефон и вызвал сына – так приходилось общаться с затворником на территории квартиры.
– Ну, давай спросим и его.
– Да, папуль! – послышалось в трубке.
Когда Вячеслав Ильич поинтересовался, поддерживает ли он восстановление прав на дедовское наследие, все услышали:
– Мне, в общем-то, по фиг, пап!
Вячеслав Ильич подытожил:
– С одним неопределившимся.
Тишина установилась содержательная, насыщенная тревогой и недоумением: то ли ангел пролетел, то ли демон.
– У нас даже фотографии этого Матвея… как его там? – нет. Он что, мне прадедушкой будет? Вообще, не представляю его, – сказала Варя.
– Увидишь дом – увидишь и деда, – сказал Вячеслав Ильич. – Запомни: Матвея Лу-ки-ча! Увидишь дом – и представишь его ясней, чем на любой фотографии. Фотографии врут. Посмотри-ка ты на своего любимого Бунина или Набокова. Что бы ты сказала о них, не читая их книг? Один – высокомерный обедневший дворянчик. Другой – занудливый брюзга. Я уже не говорю о снимках людей более низкого ранга. Застывшие лица, вытаращенные глаза. Даже киносъёмка ничего не говорит о человеке, если этот человек не обладает даром сыграть самого себя.
– Кстати, о кино. Папуленька…
В установившейся тишине Варя продавила долгую паузу и продолжила сухо, по-деловому:
– Андрей Нарышкин продюсирует фильм об Иосифе Бродском. Нужна маска абсолютно живая. Особый гель. Не для отливки в форме, а для выращивания в колбе. И слой биоматериала, чтобы и гель и кожа актёра как бы срослись на время съёмок. Ты же делал что-то подобное для ожоговых центров? Меня просили поговорить с тобой.
Бесцеремонно свергли Вячеслава Ильича с горних высот родовой патриотики.
«Вот уж действительно мордой в грязь, то бишь в гель», – подумал он.
– Нарышкин – это тот самый?
Он знал о длительном романе дочери с писателем Нарышкиным, замелькавшим последнее время на экране телевизора в качестве весёлого провокатора, политического забавника, ставшего близким и приятным для Вячеслава Ильича в истории с «Островом» – именно он, Рыжий, первый произнёс в эфире на всю страну это слово – аннексия, так что Вячеслав Ильич теперь из чувства солидарности склонен был отозваться на его просьбу, что было бы невозможно «до того», ибо Вячеслав Ильич знал о его женатости, не мог представить его у себя дома и вообще даже рукопожатие с ним было для Вячеслава Ильича невозможно, хотя Ге и намекала о его скором разводе для последующего законного соединения с Варей.
– Ну, что сказать, – отодвигая чайный прибор и впадая в задумчивость, протянул Вячеслав Ильич и, как всегда в подобном состоянии, схватился одной рукой за шею.
Женщины перестали звенеть ложечками и тоже отодвинули чашки, наблюдая, как левая бровь у него поднималась, будто выражала тезис, а правая – будто противоречила, губы то выпячивались, то поджимались.
Он пытался управиться с вихрем чувств, упорядочить мысли, систематизировать их, ибо за несколько