быстро приобрел известность —
За десять лет аж тридцать опер написал!
Но иногда он допускал и леность.
Причём, как мог, себя спасал…
Так, если сочинял в постели,
И на пол с арией упал листок,
То, повернувшись на бок еле-еле,
Он дирижерской палочкой махнет едва —
Уж новой арии расцвёл росток,
Дабы музыка вскоре перешла в слова!..
Любитель тайн, интриг и женщин
Посвящается Виктору Гюго
Обычно спал часа четыре…
И стоя создавал свои шедевры.
Он обладал здоровьем лучшим в мире
И хвастал, что имел стальные нервы.
Девиз крылатый: «Я – Гюго!» —
На стенах дома начертал…
Убогим, нищим, не жалея ничего,
Он добровольным защитником стал.
И был любимцем женщин до конца,
Принадлежал к сословью пэров.
Не изменил Гюго и выражения лица,
Когда внучок, глазам не веря,
Услышал: «Жоржик, не забудь,
Как дед ласкал служанки юной грудь»…
Красивая слишком!
Посвящается Алле Дмитриевне Ларионовой
Ты слишком красива,
Поверь мне, родная…
Позволь же учтиво
Открыть Врата Рая!
Войдешь ты богиней
В небесные своды.
И счастья путь длинный
Узреют народы…
И встретят молитвой
Тебя, дорогая.
И радости светлой
Конца нет и края…
И будешь, возможно, тогда ты довольна,
Как вырвется стон у толпы изумленной!
Изобретателю
Посвящается Томасу Алва Эдисону
В семье голландских эмигрантов
Родился мальчик – Алва Эдисон.
Но прежде чем успел развить таланты,
Трудился так, что забывал про сон!
В двенадцать лет он разносил газеты.
Затем служил телеграфистом.
Он мизерную плату получал за это,
А развлекался только свистом…
Но набирал изобретатель обороты,
Отбросив, кроме техники, заботы.
Фонограф изобрел, и счётчик, и предохранитель,
Патрон и лампочку (прекрасный свечки заменитель)…
А выйдя на конечную дистанцию,
Для общей пользы он создал электростанцию!
Последнему монарху
Посвящается Фаруку I
Египтом править начал с юных лет.
Держаться захотел ты светлых идеалов.
Однако романтический завет
Растоптан был тобой в хмельных подвалах.
Обжорство и распутство много раз
Тобою выставлялись напоказ…
Ты был жесток, но и сентиментален.
А бегством из Египта опечален.
Ты клептомании подвержен был
И лишь в объятьях дев младых
Растрачивал свой мнимый пыл —
Ибо никак не мог насытить их…
От ожиренья перестал владеть моментом
И в двадцать